Особенная дружба | Странная дружба

Оказавшись на свободе, Жорж обошёл школу в поисках своего друга. Но напрасно, было уже поздно, и он был вынужден вернуться к Люсьен, на время прекратив поиски. У него состоялся непродолжительный разговор с Морисом, и он был счастлив наконец–таки услышать звон колокола, чьим традиционным приветствием открывался семестр.

Его глаза искали белокурую, светлую голову, светившую там, в заднем ряду, в конце прошлого семестра. Её отсутствие заставило Жоржа забеспокоиться. После чего, неожиданно, счёл, что сбит толку иллюзиями, порождёнными желанием: Александр входил в состав хора как один из певчих отца Лозона, последнего, кто отправлял службу в этот день.

Это оказалось щедрым возмещением — первое чудо, совместно сотворённое Святыми Георгием и Александром. Гимны огласились возгласами — Аллилуйя! — время Страстей Христовых закончилось.

Время от времени Жорж видел улыбку Александра — вероятно, от мысли о приятном сюрпризе, который тот собирался преподнести своему другу. В просвете его одеяния красный галстук сиял, как знак сплочения. Этому соответствовало не только само одеяние и собственный галстук Жоржа, но и облачения священника, и украшения храма. Любимый цвет двух друзей был повсюду.

Жорж справился со своим молитвенником, чтобы посмотреть, чей это праздник [26 апреля]: Святой Клет [римский епископ I н. э.] и Марцеллин [епископ Рима с 30 июня 296 по 25 октября 304 года], Римские Папы и мученики. Но нет, ничего в тот вечер не предполагало мученичества — даже не как перед Рождеством, с мученичеством ягнёнка.

Никогда ещё Александр не выглядел таким красивым. Он светился счастьем. Жорж, с открытой книгой перед собой, но с взглядом, устремлённым за её пределы, к тому, кто неудержимо его влёк. Он снова подробно оглядывал профиль своего друга — превосходящий все гравюры и медали, изученные им, все поэмы античности и современности, всю славу и богатства, жизнь и вечность. Он оглядывал рот мальчика — одновременно цветок и фрукт; золотистые волосы — без сомнения, источающие аромат лаванды; чистые, милые линии шеи, нежно–розовое, изящное ушко.

Любовь Жоржа в тот момент не была ограничена только Александром: через него и из–за него он любил весь колледж, чувствовал благодарность к Отцу Лозону, настоятелю, ко всем и каждому по отдельности учителю. Ни один из них, как ему казалось, не мог быть отныне объектом, вызывающим страх: сам воздух, которым все они дышали, был благодатен.

Разговоров в спальне не было. Дежурный Отец оказался новым, и, казалось, чрезмерно усердствовал. Он повторял свои обходы снова и снова. И, даже когда его не было больше слышно, его всё равно можно было увидеть то в одном, то в другом месте.

Жорж подумал, что, хотя это и означает потерю его полуночных бесед, есть, по крайней мере, одно утешение. Бывший Отец — старший учитель его дивизиона был переведён в начальную школу, чтобы заменить того, кто так сурово обошёлся с Александром. Таким образом, Александру, предположительно, будет разрешено покидать студию, так как опасения отца Лозона, по всей видимости, улеглись, и, следовательно, он не станет продлевать свои особые распоряжения. Что касается самого Жоржа, то он был убежден, что новоприбывший Отец склонится в его сторону; конечно же, он имел все основания рассчитывать на добрую волю человека, которого звали Отец де Треннес [Де (де) — приставка в фамилиях у голландских, французских, русских, итальянских дворян — признак дворянского происхождения]. Эта приставка к фамилии должна была означать своего рода связь между ними. В колледже не так много мальчиков с фамилиями, обладающими такой приставкой. И, по другую сторону баррикад, только настоятель, регент хора и учитель класса Риторы были из благородных.

Кроме того, Отец де Треннес, со своим большим ростом, морщинистым и измождённым лицом, стрижкой ежиком, и пронизывающим взглядом, был импозантным персонажем.

Наконец–таки после долгой разлуки Жорж и Александр снова оказались вдвоём в оранжерее. И Александр моментально заметил светлую прядь в волосах Жоржа, которую тот, в честь своего друга, выставил напоказ. Александр сразу же понял значение этого галантного жеста, ибо засмеялся и произнёс:

— Что за прелестная идея!

— Но ещё и слишком странная, ты так не считаешь? Впрочем, этот секрет очень легко спрятать.

Достав из кармана зеркальце, Жорж пригладил волосы так, чтобы скрыть длинную светлую прядь, объясняя при этом:

— Так как я не мог написать тебе, то хотел сделать что–нибудь, чтобы показать, что я думал о тебе.

Он продолжил, рассказав о поэтическом исследовании, которое он осуществил, держа в мыслях Александра, и процитировал строки Катулла к Ювенцию о трёхстах тысячах необычных поцелуев. Между делом, он решил — отчасти из гордости, отчасти, чтобы избежать впечатления лекции по литературе — ничего не говорить об Эдмоне Ростане. Разве это имеет значение? Слова стихотворения о Возлюбленном больше не принадлежали ни автор, ни плагиатору, а только Александру.

— Я тоже кое о чём подумал, — сказал Александр, — о том, как мы должны поступить. Обменяться несколькими каплями крови друг с другом. И таким образом мы будем соединены на веки.

Он достал из кармана перочинный ножик, закатал один из рукавов, и сделал небольшой надрез на руке: проявилось несколько капелек крови. Он подвинул Жоржу руку так, чтобы тот мог отведать их. Затем передал ему нож, и теперь пришла очередь Александра отведать вкус крови. Затем они постояли бок о бок в тишине, пока их раны не затянулись.

Жорж был изнурён это сценой, стремительный ход которой не уменьшил её значение в его глазах. Его собственные фантазии показалось ему незначительными по сравнению с младшим мальчиком. Ему было стыдно за своего жалкого Ювенция. И, под впечатлением только что сделанного Александром, он мог бы решиться обратить свои литературные поцелуи в реальные. Воображая, он мог выходить за пределы, и был не против; он был в полном восторге от обладания таким другом, каким был этот мальчик.

Он подумал о Люсьене, который проводил подобный обряд с Андре. Как было жаль когда–то Жоржу, понявшему, что нашел Люсьена слишком поздно; и как он был рад теперь этому самому обстоятельству. Ибо то, что он только что сделал — было вещью, которую можно сделать только один раз.

Жорж был соединен — несомненно, навсегда — с человеком, которого любил так сильно, как никого другого. Их соединяли не только литературные цитаты и поцелуи, записки и осветлённые волосы, но и сама кровь. Они были посвящены друг другу. Каждый из них был одновременно священником и жертвой. Их дружба стала религией; они вывели её из–под власти случайности, способной её уничтожить; они приспособили её к себе; и, как сказано в одном из гимнов, она была скрыта в их ранах.

В воскресенье, в последний день апреля на заседании Конгрегации кандидаты вставали на колени у алтаря, со свечой в руке. Отец Лозон задавал им обычные вопросы, и они отвечали все вместе.

— Дети мои, что влечёт вас сюда, к алтарю Марии?

— Отец, это самое горячее желание быть принятым в Конгрегацию Пресвятой Девы.

Затем священник призвал кандидатов развивать достоинства, которыми должны отличаться Дети Марии, в частности непорочность, а затем объявил, что их приняли. Затем новые Дети Марии читали акт посвящения, а Отец прикалывал им на грудь медаль с зеленой лентой. И в конце они обменялись поцелуями мира с другими мальчиками: таким образом, на глазах у Отца Лозона Жорж и Александр — невозмутимо — обменялись святым поцелуем.

Жорж и Люсьен решили, что в ту ночь будут бодрствовать, так как появилась необходимость возобновить их прежние ночные разговоры. С самого первого дня нового семестра они, будучи не в состоянии болтать в спальне, были вынуждены рассказывать друг другу свои секреты на переменах. Жорж больше не замыкался так, как это было в первые дни его дружбы с Александром: даже перед последними каникулами он получал удовольствие, выслушивая рассказы Люсьена об Андре. А ещё большее удовольствие они оба получали от своих ночных бесед, и им не хотелось лишать себя подобного наслаждения.