Особенная дружба | Странная дружба

Ночью, будучи уже в постели, он вчетверо сложил письмо и убрал его в нагрудный карман пижамы: пока он спит, оно будет лежать у сердца, подобно его запискам, каждую ночь лежащим под головой его друга.

Утро следующего дня было так прекрасно, что Жорж в пижаме вышел походить по саду. Он направился в оранжерею, что оказалось, конечно же, паломничеством, приуроченным ко Дню Святого Георгия. Почему бы заодно не отпраздновать День Святого Александра в оранжерее? Там не было апельсиновых деревьев, но было одно, источающее приятный аромат. Глициния вилась под лампами и горшки с гиацинтами теснились на стеллажах.

Жорж был рад связать этот свежий аромат с другом, чье письмо он предполагал перечитать в этом месте. Его мама рассказывала ему, что глициния на языке цветов обозначает изысканность чувств в дружбе. А он знал, что гиацинты напоминают о юном Гиацинте, любимце Аполлона, который сорвал эти цветы, выросшие из капель крови своего друга. Он сорвал несколько колокольчиков гиацинтов и сунул их в конверт с письмом.

Затем сел на бочонок, с которого мог обозревать лестницу на террасу. Он с удовольствием вообразил, что мальчик, заполнявший его мысли, оказался его гостем и спускался в сад, чтобы присоединиться к нему, в такой же пижаме, как у него. Мальчик перепрыгнул через подстриженные бордюры из кустарника, и принялся играть с фонтаном. Его растрепанные волосы упали на глаза. Он остановился у статуи бога Терминуса и погладил его каменную бороду. Он улегся в самом центре лужайки и восторженно перекатился по газону. Затем поднялся и направился к оранжерее, где его ожидал Жорж, так как это было в Сен—Клоде. И, задумавшись об их тайных свиданиях там, в колледже, они вместе посмеялись бы над таким своим открытием, будучи в пижамах, и в оранжерее.

Было слишком поздно, чтобы нескольких строк, полученных Жоржем от Мориса, смогли причинить ему какое–нибудь волнение; у него было кое–что получше. Но он всё более остро ощущал тот факт, что не может написать Александру. Чтобы убить время, он замыслил отдать себя делу, посвятив его другу, пока будет ждать начала исторической коллекции, которую когда–нибудь создаст вокруг имени Александра. Он решил собирать антологию всех стихов о мальчиках, и посвятить её своему Александру. Это должно стать венцом Александра, более достойным Парнаса, чем Отель Рамбуйе. В библиотеке имелся довольно большой выбор; у Жоржа был обильный материал для исследований; работа заполнит оставшуюся часть каникул.

Начал он с современников, но пробежав по многочисленным листам каталога, понял тщетность своих усилий. Для него ничего не было. Как могла его собственный эпоха не создать ничего на эту тему, кроме «Детской молитвы на пробуждение», «Радости семьи» и других стихов, более подходящих для проповедников и тому подобного народа, имеющих дело с «Ангелом в доме»? Возможно ли, чтобы наиболее впечатлительные и красивые из всех существа никого, кроме семьи и религиозной поэзии не вдохновляли?

Без сомнения, он мог найти что–нибудь в работах барона де Ферзена, из которых Андре извлёк стихи во благо Люсьена. К сожалению, библиотека не содержала ни одного произведения далеко не самого читаемого автора.

Жорж понадеялся, что лучше получится с древними. Но он обнаружил, что Греция была не особенно хорошо представлена в библиотеке: помимо Гомера и драматургов, там были только прозаики, и, конечно же, ему не пришло в голову обратиться к ним.

Античный Рим был представлен лучше. Проигнорировав Вергилия, главные эклоги которого уже были ему известны, Жорж сосредоточился на переводах различных латинских поэтов. Безусловно, он обнаружил у них многое, больше, чем он ожидал. Он искал строки, которые тронут его, но не будут шокировать.

В конце концов, из прочитанного он сохранил только одну короткую эпиграмму, в которой Катулл [Гай Валерий Катулл (лат. Gaius Valerius Catullus), ок. 87 до н. э. — ок. 54 до н. э.) — один из наиболее известных поэтов древнего Рима и главный представитель римской поэзии в эпоху Цицерона и Цезаря] предложил разместить триста тысяч поцелуев, или даже больше, на «сладких глазах» Ювенция. Это должно стать подарком античности Александру. «Сладкие глаза…» Сладкие слова уже появились в их отношениях — в стихотворении к Возлюбленному. Мальчик, возможно, скажет, что это заходит слишком далеко; он утонет в меду его глаз.

Думая об этой поэме, Жорж почувствовал смущение от того факта, что Александр по–прежнему считал, что Жорж является автором того стихотворения. Это мошенничество, поначалу радовавшее его, ныне становилось ему неприятным. Это был его долг — не говорить Александру ничего кроме правды. Когда он процитирует мальчику Катулла, он должен будет рассказать кое–что об Эдмоне Ростане.

Между тем, он получил письмо от отца Лозона — письмо стало пятым, включая ответные послания Блажана и Мориса, которые он получил из города С., за неделю. Становилось очевидным, что все его орудия били по одной цели. Его развлекали повторные появления «я» в начале каждого абзаца в письме доброго Отца: эту особенность, несомненно, можно было принять в качестве доказательства энергичного и решительного характера священника.

Мой дорогой мальчик,

Я благодарю Вас за Ваше письмо, на которое я не торопился отвечать: мальчиков из колледжа на каникулах следует оставить в покое. Поэтому мое письмо будет своего рода предисловием к новому семестру.

Я был доволен, что Вы написали, потому что в этом я вижу доказательство того, что Вы по–прежнему придерживаетесь хороших намерений. Я вижу, что Вы извлекли прибыль из совета, данного мной насчёт вашего чтения, но я не знаю работу, которую вы упоминаете («Милый Иисус»). Тем не менее, в этом, как и во всех других вопросах, вы не сможете сделать лучше, чем спросить совета у своих родителей. Они несут свою миссию, совместно со школьными наставниками, чтобы научить Вас, как прожить свою жизнь разумно.

К тому же, я поздравляю Вас, если Вы не запамятовали, что Вы наконец–таки скоро вступите в Конгрегацию. Из того, что вы говорили мне о своей решимости не останавливаться на узком поле нравственного совершенства, очевидно, что вы осведомлены обо всём значении и размахе этого события.

+ Лозон

P. S. Я желаю Вам благочестивых устремлений в праздновании Жертвы святой мессы.

Вот и наступил первый день нового семестра. Жоржу хотелось забрать с собой письмо Александра, но он подумал, что разумнее оставить его дома, вместе с другими записками. Кто знает, что может случиться во время последнего семестра в году? Кроме того, такой акт благоразумия позволил бы не показывать Люсьену послание, которое он ревновал к взорам любых глаз, за исключением своих собственных. Правда, Люсьен абсолютно не настаивал на демонстрации записок, но с его стороны существовал некоторый риск попытки утвердить равенство в вопросах обсуждения писем — он же позволял Жоржу читать послания от Андре. Жорж же мог бы с чистой совестью поклясться, что не в его силах соответствовать этому.

Он опустошил маленький дорогой сундучок, который забрал из гостиной и унес в свою комнату. Он заявил своей матери, что хочет держать в нём почётные грамоты и другие бумаги из колледжа, и выпросил у неё разрешение не отдавать ключ. Письма Люсьена он уложил под кусок картона, ниже драгоценного клада из посланий от Александра. У себя он оставил только прядь волос мальчика. Он вложил её в бумажник вместе с картинкой Фесписа, получившей одобрение настоятеля.

Он возвращался в Сен—Клод не по железной дороге, как в январе; его везли на машине родители. Они были удивлены его отличному настроению. В ходе разговора его родителей с настоятелем те многозначительные точки, присутствующие в его табеле за семестр, не были упомянуты. Очевидно, что юный монсеньер академик издавна был в стойкой милости у настоятеля; и вряд ли в одиночку сможет изменить такое положение. В прочем, как и Александр, мартовские неприятности которого оказались закрытым делом.