Дорога в никуда. Книга вторая, часть вторая(СИ)

И вот теперь она видела тех строителей-ударников, которых после этой ГЭС послали еще куда-то, на Ангару, Енисей... Их чествовали, награждали, обеспечивали бесплатный проезд, но мало кому, кроме тех, кто сделал на таких стройках карьеру, этот ударный труд принес настоящий достаток и настоящее семейное счастье, многих вообще не завели семей. Холодная иртышская вода, стужа зимой, промозглые сырые весны и осени... и пропаганда активистов, призывавших преодолевать трудности не считаясь с личным. О здоровье тогда вообще говорить было не принято, но получалось так, что призывали не считаться со своим здоровьем, не обращать на него внимание. Ведь молодых так легко сагитировать, то есть обмануть, увлечь. Как увлекали их предков в гражданскую войну лозунгами-химерами, так же и в 50-х-60-х лозунгами о грядущем коммунизме, де надо только вот немного постараться, построить все эти станции и заводы и тогда заживем. В те годы людей еще можно было поднять в так называемые "трудовые атаки". Но в 80-е этот "лимит" уже исчерпали. У нового поколения не мог не родиться вопрос: наши деды-прадеды воевали в гражданскую, чтобы их дети хорошо жили, следующие поколения совершали коллективизацию и индустриализацию, победили в Великой Отечественной Войне, поднимали Целину, выполняли семилетки и пятилетки, запускали спутники, перекрывали Волгу, Иртыш, Ангару, Енисей, чтобы их дети, наконец, зажили сыто и устроено, а сами жили плохо и терпели это ради потомков. Но когда же, когда!? В начале 60-х недалекий Хрущев вроде бы даже назвал конкретную дату этого самого "счастливого завтра", построения коммунизма - 1980 год. Именно тогда наступит эра полного изобилия. Но вот они, наступили восьмидесятые. Где же она, жизнь-то счастливая, где обещанный коммунизм, где оно изобилие???

Тем не менее, руководство страны по-прежнему спускало в области и края предписания, требующие повышать темпы промышленного развития, уровень производительности труда. "Кнутом", который должен был подстегнуть становящихся все более инертными советских людей, стала госприемка. Ожидалось, что несколько крупнейших предприятий области тоже вот-вот должны откликнутся на этот почин.

В Серебрянске, у Ольги Ивановны было немало знакомых, особенно в среде тех с кем она работала в тамошней школе еще в свою бытность молодым педагогом. Один из этих знакомых, учитель-историк, стал директором одной из трех серебрянских школ. Будучи немного старше Ольги Ивановны, он все свои силы положил, чтобы организовать при школе музей... музей декабристов. Казалось, какое отношение имеет верхнеиртышье к декабристам. Оказалось, имеет. Дело в том, что здесь отбывал ссылку один из братьев Муравьевых-Апостолов. И отбывал он ее не где-нибудь, а в Бухтарминской крепости. Никогда не состоявшая с этим директором в дружеских отношениях, Ольга Ивановна, тем не менее, решила посетить его музей. Ее интересовал не Муравьев-Апостол, ее интересовала Бухтарминская крепость, но, конечно, свой визит она объяснила именно интересом к личности декабриста.

Школу, в которой она начинала работать учителем младших классов еще в конце 50-х годов, Ольга Ивановна посетила в конце прошлого учебного года, в мае. Директора-музейщика на месте не оказалось и его пришлось ждать. Школа располагалась рядом с городским стадионом. На рубеже 50-х и 60-х, в период строительства ГЭС на том стадионе устраивались всевозможные пышные празднества, публичные награждения, митинги, соревнования, спартакиады. Сейчас он смотрелся обветшавшим, как и весь город: запущенное футбольное поле почти без травы, кое как посыпанная шлаком беговая дорожка, поломанные скамейки на трибунах. Ольга Ивановна дожидалась директора в вестибюле такого же старого школьного здания и смотрела на стадион, где шел урок физкультуры в одном из старших классов. В этом построенном еще в 50-х годах школьном здании не было предусмотрено спортзала, и когда позволяла погода, учителя физкультуры использовали для проведения уроков стадион. В открытые настежь окна было хорошо и видно, и слышно, что там происходит. Ученики, по всей видимости, 9-го класса сдавали нормативы по бегу на километр. Бежали девочки. Ольгу Ивановну привлек крик одного из зрителей-мальчишек, наблюдавших за бегом с трибуны:

- Быстрее костыли передвигай, жиртресина!... Бешбармака обожралась сука калбитская, еле жопой шевелит!- вторили ему другие такого же хулиганистого вида пацаны.

Ольга Ивановна посмотрела на беговую дорожку. Она хорошо просматривалась из вестибюля школы, ибо стадион находился, как бы в небольшой впадине заметно ниже школы. Бегущие девочки были в основном такие же, каких привыкла видеть Ольга Ивановна и в своей школе, худые и голенастые, в спортивных тренировочных костюмах, которые сидели на них почти так же как на мальчишках. Но две девочки заметно отстали, к тому же, они отличались от остальных тем, что смотрелись весьма полными, и на них спортивные костюмы не висели как на вешалках. Одна из отставших была русской, вторая казашкой. Но с трибуны хулиганистые пацаны, сплошь русские, адресовали свои оскорбительные выкрики только казашке, будто рядом не бежит едва передвигая свои обтянутые трико толстые ляжки другая толстуха. Впрочем, справедливости ради, надо было признать, что полнота русской девочки, в отличие от казашки все же смотрелась скорее аппетитной, нежели отталкивающей. Тогда Ольга Ивановна не обратила внимания на тот эпизод, тем более, что тут как раз подошел директор. Она вспомнила его уже сейчас, когда, после разговора с пребывающей в состоянии почти транса Караваевой, стала размышлять о межнациональном согласии в стране. Ведь национальная неприязнь как была, так и продолжала существовать на самом естественном, бытовом уровне. Ею в большей или меньшей степени были заражены очень многие. Её предки-казаки испытывали неприязнь к киргиз-кайсацам, как результат векового немирного соседства. Но сейчас с самых высоких трибун громогласно объявили о создании новой общности, единого советского народа. Еще один блеф, вранье, как и с коммунизмом, неприязнь она как была, так и осталась. Вон даже детям не нравится, что в полуголодном городе в какой-то казахской семье едят мясо, когда его нет в свободной продаже и большинство вынуждено "поститься". А вот то, что русская девочка тоже по всему неплохо кушает, такого раздражения уже не вызывает. Хотя не будь там этой казашки, может, и та вторая вызвала бы похожую антипатию, тем более спортивный костюм на ней был явно импортный, дорогой - или дочь какого-нибудь местного начальника, или офицера из штаба воинской части, расположенной в городе, которую снабжали по линии Военторга.

Директор искренне обрадовался интересом проявленный Ольгой Ивановной к его музею. До Перестройки он не вызывал одобрения у чиновников в РАЙОНО за то, что в небольшой школе под него заняли помещение, которое вполне можно было приспособить под учебный кабинет. Но вот декабристы вновь вошли в моду, и едва ли не всех официальных гостей, прибывавших в город, обязательно вели в музей, который, нежданно-негаданно стал достопримечательностью города наряду с плотиной ГЭС и памятником расстрелянным коммунарам. Впрочем, то был музей всего одного декабриста, Матвея Муравьева-Апостола, которого в 1829 году перевели отбывать ссылку по состоянию здоровья из Вилюйска в Бухтарминскую крепость, в местность с сухим, здоровым климатом... Да, тогда здесь был очень здоровый климат.

- Представляете, он, аристократ, подполковник гвардии, герой Отечественной войны 1812 года, прошел путь в несколько тысяч километров вот в этих лаптях!- чуть не захлебывался от восторга директор.

Это был главный экспонат музея - лапти декабриста. Где их добыл директор, оставалось тайной, как и их подлинность. Другие экспонаты оказались не столь оригинальны, то ли рубище, то ли рубаха, какие-то полуистлевшие документы, обиходные предметы и утварь того времени, макет дома, где помещался ссыльный Муравьев-Апостол...