Дорога в никуда. Книга вторая, часть вторая(СИ)

- Хам, наглец... узкоглазый урод!- кричала мать.

Отец же утешал ее и без лишних эмоций разъяснял:

- Ничего не поделаешь Поля, они сейчас тут хозяева...

Такой злой Оля свою мать еще никогда не видела, разве что еще раз уже в 1943 году, когда японцы ввели запрет на балы, любимое развлечение русских белоэмигранток и конкретно Полины Тихоновны, которая и на пятом десятке на них блистала. Ох, знали бы они, кто придет на смену японцам, и как будут вести себя те "сменьщики", так называемые свои, русские, советские, какие балы-маскарады устроят они русских харбинцам.

Красная Армия вошла в Харбин 25 августа 1945 года. А второго сентября на банкет в честь победы над Японией в Большой зал Железнодорожного собрания был приглашен весь цвет города, самые известные представители русской интеллигенции: предприниматели, врачи, железнодорожники, артисты и прочие состоятельные граждане. Прямо с банкета их затолкали в машины и отвезли в тюрьму, а оттуда в теплушки и отправили в Союз, в лагеря. После этого СМЕРШ начал проводить повальные аресты в городе. Отец с матерью все это время безвылазно сидели дома и никуда не пускали Олю, ведь не работали никакие фирмы, магазины, не функционировали и гимназии. Дом... О, до мельчайших подробностей Ольге Ивановне иногда снился их дом и прилегающие к нему улицы Нового города, вдоль которых были высажены деревья одного типа: одна улица сплошь березы, на другой - тополя, другие - вязы, орех. Во дворе их дома росли кусты душистой сирени, от которых весной во время цветения шел такой аромат. Мать каждый год высаживала под окнами астры, георгины, бальзамин, а небольшую летнюю беседку обвивали заросли вьюна. Помнила она и ту прекрасную церковь, на освещение которой в сорок первом году ходила вместе с родителями, и которую, как она недавно узнала, в 66-м году взорвали хунбейбины. Тогда она не понимала значение этого события, но сейчас не могла не удивляться - в сорок первом накануне вступления в мировую войну японцы разрешили русской общине города открыть новый храм. Это в тот период, когда в самой России были уничтожены тысячи церквей. Все эти воспоминания о доме и о том, что с ним связано, лились бальзамом на душу Ольги Ивановны. А вот что случилось потом, она уже не могла вспоминать без боли сердечной.

Дом Решетниковых сначала просто ограбили. Пришли какие-то солдаты. Они под видом обыска перевернули все вверх дном, забрали многие ценные вещи, в том числе, что были подарены Оле родителями и знакомыми на праздники и именины, золотые крестики, перстеньки, ладанки с красивой инкрустацией. Никогда потом у Ольги Ивановны не было таких красивых и дорогих украшений и безделушек. Мать порывалась что-то отстоять спасти, но отец, понимавший, чем это может кончится, сдержал ее. Они все трое со слезами на глазах наблюдали, как разоряется их гнездо, которое они с такой любовью обустраивали и обживали, а Оля, так другого и не знала. Ольга Ивановна на всю жизнь запомнила те свои слезы и рыдания, когда штыками разрезали матрац на ее кровати, ища и там золото и ценности. После того "обыска", стало ясно, что занятия в гимназии, в пятый класс которой Оля перешла, уже не возобновятся. К ним приходили знакомые, делились впечатлениями о массовых арестах и обысках, рассказывали, что молодых девушек просто хватают на улицах, затаскивают в подвалы СМЕРШа, насилуют, а потом вывозят на окраину города и там оставляют, что так пострадали уже многие. Оля тогда еще не знала значения этого слова - изнасилование, но помнила, как испугалась мать, и явно испугалась за нее, как она тихо говорила отцу:

- Но она же еще совсем маленькая, ее не должны...

С детским любопытством она прислушивалась к этим разговорам, и когда ее отсылали в свою комнату, приникала ухом к двери. Так она услышала рассказ знакомой матери о том, как советские солдаты бесчинствовали в одном богатом купеческом особняке. Насилуя женщин, они приговаривали:

- Вы все тут белогвардейское отродье, схоронились и жировали, пока мы там кровь проливали и хлеб пополам с отрубями жрали... имеем право вас сытых, гладких помять...

После этого отец сказал матери:

- Нам еще повезло Поля, что тогда просто ворье зашло. Если бы тебя или Олюшку вот так же... я бы достал револьвер спрятанный и убивать бы их стал. И тогда все бы мы пропали.

Но радовался отец рано, в самом конце сентября, поздно вечером, к ним вновь пожаловали с обыском. На этот раз то оказалась настоящая следственная группа СМЕРШа и они предъявили официально выписанный ордер на обыск. Когда они вошли, возглавлявший группу офицер обратился сначала к отцу:

- Вы, есаул белой армии Иван Игнатьевич Решетников?

- Бывший есаул,- дрогнувшим голосом уточнил отец.

- А вы, значит, супруга есаула, сотрудница белогвардейского Бюро по делам русских эмигрантов Полина Тихоновна Решетникова?...

Обыск проводили очень тщательно. Никакого грабежа не было, но "вывернули все наизнанку". Обнаружили спрятанный револьвер отца, и браунинг, когда-то спасший ее мать, нашли и кортик. Майор-смершевец, руководивший обыском с удивлением спросил, разглядывая кортик:

- Откуда он у вас, ведь вы казачий офицер, а не морской?

- По случаю достался,- уклончиво отвечал отец

- Зачем вы его хранили?

- Да так, как что-то вроде символа.

- Какого символа?

- Им убивали Россию,- на полном серьезе отвечал отец.

- Интересно...- смершевец внимательно посмотрел на отца и больше уже ничего не спрашивал, хоть явно ничего не понял.

Ничего не поняла тогда и Оля, как и сейчас не могла "расшифровать" слова отца и Ольга Ивановна.

Родителей арестовали, а Оля одна осталась в доме и провела остаток ночи без сна, пугаясь каждого шороха. Прощаясь, мать наказывала, как рассветет, одеться потеплей и бежать к их хорошим знакомым, супружеской паре, жившим в районе Модягоу. Знакомые не были замешены ни в каких "белых" делах, а жена к тому же являлась Олиной преподавательницей в гимназии. Пара была бездетна и мать, видимо, понимая, что их с отцом судьба решена, надеялась, что преподавательница возьмет Олю к себе и потом сумеет выбраться из этого ада, эмигрировать. В крайнем случае, если не будет возможности добраться до преподавательницы, мать наказывала идти в другую сторону, в китайский район Фудзядан в дом многим обязанной Решетниковым их бывшей прислуги, чью семью родители Оли приютили во время страшного наводнения 1932 года. Возможно, так бы оно и вышло, если бы Оля, перепуганная и измученная бессонной ночью, не заснула, и в тревожном сне проспала слишком долго. Ее разбудили военные, которые пришли уже за ней, велели одеть пальто, взять самые необходимы вещи и увели, закрыв и опечатав дом... дом в котором она была счастлива как никогда потом. Счастье кончилось сразу в ту сентябрьскую ночь, и по большому счету больше никогда к ней не возвращалось. В Харбине сентябрь, это едва ли не лучшее время года, тепло, безветренно - благодать. И эту благодать, и ту тревожную ночь, когда она в последний раз, мало что, в общем, понимая, видела родителей, Ольга Ивановна помнила хорошо, отчетливо, будто то случилось совсем недавно.

Ей, особенно в последнее время, часто снились сны о Харбине, о ее детстве. В условиях товарного и продовольственного дефицита и мучительных очередей за всем, чем только можно, когда казалось вот-вот соль и спички исчезнут с прилавков, ей вдруг стали сниться харбинские продовольственные магазины и лавки довоенного периода, когда Маньчжурия еще не надорвалась от военных поставок. При этом довольно скудное существование сороковых годов, когда ввели карточки на хлеб и ряд других продовольственных товаров в ее памяти запечатлелись не так ярко. Возможно потому, что мать, являясь к тому времени уже довольно влиятельной чиновницей в Бюро по делам русских эмигрантов, к распределению тех же продовольственных карточек имела самое непосредственное отношение. Но и тогда голода в городе не было, особенно летом и щедрой маньчжурской осенью, когда базары заполнялись всевозможными овощами и фруктами...