Особенная дружба | Странная дружба

Отец Лозон встал, наклонился и поцеловал обоих мальчиков в макушки. Он произнёс:

— Своё первое послание к Фессалоникийцам Апостол Павел заключил словами: «Приветствуйте всех братиев святым поцелуем». Есть поцелуи, а есть Поцелуи; поцелуи вы найдете в романах — и оставим их там; а святые поцелуи — их ребенок дарует своим родителям, это поцелуи мира, это поцелуи прощения.

— Апостол в этом же Послании также дал один совет — «Молитесь непрестанно». Преподобный отец–проповедник призывал вас к этому в своей первой проповеди в октябре прошлого года, и монсеньор настоятель повторил это увещевание в своем новогоднем обращении. Это, конечно же, та молитва, которая отвратила вас обоих от опасностей, коим вы были невольно подвергнуты. Я в курсе, что вы оба верны практике ежедневного причащения, которая является самой красивой из всех молитв.

— Я пропустил только один раз в этом семестре, — заявил Жорж.

— Это, — сказал Александр, — вероятно, был день, когда вы остались в кровати, потому что были больны.

Александр, казалось, обрадовался, что удалось намекнуть, как и Жорж своим замечанием насчёт шоколадных медалек, напомнив об их дружбе под носом у отца Лозона; он также напомнил о времени их ссоры, благодаря которой их дружба стала ещё крепче. Но его выходка оказалась неосмотрительной: она свидетельствовала о заинтересованности, слишком уж нежной.

— Я вижу, — сказал священник, — что настало время снизить ваши чувства на какой–то порядок. Симпатия между вами в ближайшее время может нарушить даже ваши религиозные упражнения. С сегодняшнего дня вы должны положить конец этим преждевременным отношениям. В следующем году вы будете вместе, в одной и той же школе. Я надеюсь, что тогда, без слов о всякой романтической ерунде, для вас станет возможно возобновить вашу дружбу на должном основании.

В церкви Александр больше не находился напротив Жоржа. Он был удален из переднего ряда и Жорж, в конце концов, определил место, где тот стоял спиной к нему. Отныне, трапезная была единственным местом, в которой для них оставалась возможность обмениваться взглядами.

В течение некоторого времени Жорж воздерживался от каких–либо действий. Он избегал покидать студию во время занятий, чтобы не возбуждать подозрений. Эта необходимость притворяться должна была с покорностью вернуть его в рамки правил и приличий, прежде чем он попытаться уклониться от них еще раз. Оставалось всего двенадцать дней семестра до Пасхальных каникул. В следующем семестре весь инцидент, который в любом случае оставался неизвестен другим мальчикам, был бы предан забвению руководством колледжа. Это не слишком большая жертва — до той поры оставаться бездеятельными.

Кроме того, в глубине души Жорж лелеял одну мысль, которой он иногда улыбался, а в других случаях был серьезен, так как она служила ему утешением. Он жаждал чуда. Разве не всё между Александром и им самим оказалось магическим, в том числе и способ, благодаря которому они выпутались из всех трудностей?

Но миновала неделя, прежде чем он нашёл такое состояние дел невыносимым. Так как чуда не случилось, то он, как Магомет к горе, пойдёт к нему. Теперь ему показалось абсурдным устанавливать какие–то границы своим поступкам на основе простых предположений, и он решил обнаружить, путем проб, когда дисциплина, касающаяся его свободы, будет готова её ограничить. Итак, однажды утром он попросил разрешения отлучиться; что и было ему разрешено с обычной доброжелательностью, и он снова испробовал удовольствие оказаться свободным.

Он направился в оранжерею, по–прежнему наполненную запахом апельсинов, и ароматом цветов, которыми пах Александр. Он присел на ярус лесов, где они сидели вместе бок о бок. Картины, вызванные его окружением, заставили его ощутить нынешние ограничения ещё более остро. Он решил начать новую кампанию, возобновив свои старые методы действий.

Его первым шагом стала серия визитов к отцу Лозону в надежде повстречать Александра. Его предлогами, на сей раз, были не сознательные угрызения совести; он делал вид, что ищет совета для чтения на каникулах. Жорж начал дискуссию, отталкиваясь от некоторых запретов, найденных им в Руководстве по Каталогу. За неимением возможности увидеться с Александром, он был рад хотя бы поговорить о нем, всего только раз. Он перевёл разговор на Жана—Франсуа Реги, попросив библиографию Ангела Колледжа. Но Отец не позволил разговору уйти в сторону, и продолжил повествование о Святом Томасе, которого, по совсем другой причине, стали называть Ангелом Школы.

Жорж написал очень трогательную записку, которую он рассчитывал незаметно подложить в ящик Александра во время перемены. Он стал посещать уроки фортепиано чаще, чем обычно. Он доставал тутовые ягоды, оставляя их учителю истории для его шелковичных червей, или печенье для его мыши; его единственной целью было проскользнуть в трапезную для своего дела, но всегда находился кто–то, как будто нарочно пялившийся на него.

На Вербное воскресенье, за два дня до окончания занятий, из–за плохой погоды крёстный ход состоялся в часовне. Жорж, будучи одним из первых в колонне старших школьников, шагал по пятам за последними мальчиками из юниорской школы, возглавлявшей процессию. Таким образом, он оказался отделенным от Александра всего тремя другими младшими мальчиками. Благодаря небольшому манёвру, совершённому ими обоими, Жорж мог бы оказаться рядом с ним. И он решил, что Александр горько сожалеет о том, что он не думает об этом. На самом деле, кажется, у него имелось некое послание, которое он очень стремился передать Жоржу, и Жорж вообразил, что мельком увидел по обычаю сложенный бумажный квадратик бумаги, наполовину скрывающийся в его руке. Он разозлился на собственную глупость, и выместил свой гнев на пальмовой ветви, оставив на ней только один лист.

Разъяренный от того, что упустил такую прекрасную возможность, он поклялся, что до дня окончания школы он, любой ценой, разработает какой–нибудь способ передать записку Александру. Но новая попытка, в которой он попытался использовать приём с трапезной, до обеда не удалась, как и последующая. Более того, представлялось, что и Александру одинаково не везло, так как там не оказалось записки и от него. Но, по крайней мере, сейчас они были на стадии идеального взаимопонимания; их попытки произвести обмен были полны надежд и разочарований.

Жорж поклялся быть первым, кто возобновит их переписку, но теперь ему казалось, что он, вероятно, будет смелее, если пошлёт записку, менее компрометирующую. Он разорвал имеющуюся и написал другую, более отвлечённую, которую, однако, также разорвал. Лучше ничего не писать, подумал он, чем написать слишком мало. В конце концов, он ограничился тем, что дал Александру свой домашний адрес, добавив только A Toi. [Твой, фр.]

Тем же вечером, на обратном пути после заседания Академии, ему удалось осуществить свою миссию. В этой связи было мучительно жаль, что не сохранилась первоначальная записка. Но уже ничего нельзя было поделать, а исправить это стало бы возможным только на пасхальных каникулах, когда он напишет Александру.

За обедом следующего дня в его ящике обнаружился ответ Александра; Судьба снова улыбнулась им. Послание было страницей, вырванной из книги гимнов; текст гимна был обрезан таким образом, чтобы придать ему другое значение.

В верхней части страницы было напечатан общий заголовок, «Во время Страстей Господних»; под ним шло название самого гимна, «Благородное Знамя Иисуса Христа». Это был не ласковый и нежный гимн, как один из тех, что общим заглавием «Во время Рождества» исполнялись накануне последних каникул. Это был гимн, пылающий страстью и возвышенной тревогой. Жорж, читая его в постели, накрывшись одеялом и при свете фонарика, был им взволнован. Он видел пастельные оттенки эклоги, становящиеся темными тонами трагедии. Определённо, Александру больше не потребуется оправдания его выбора слов!

Je t'aime, je t'adore -

Qu'a jamais sur man creur

Ma tendresse t' enlace!