Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

– Холопов вон жалеет, жить по-человечески дает, а бывшего однополчанина голым по миру хотел пустить. Никогда не думал, что Станислав такой паскудой станет. Видать, теперь не на меня равняется, с Казимира Вишневецкого, похоже, пример берет. Тот на подобные мерзости горазд. Это ж надо – не иметь ни стыда, ни совести, чтоб с благородной девицей так поступить. Еленка этого не переживет. А Ян, что с ним теперь будет? – с яростью подумал он.

Полыхавшая в душе Гжегожа ненависть не была сиюминутной вспышкой гнева, вызванной злодейством канцлера. Вельможный негодяй лишь раздул огонь, который вот уже пятнадцать лет жег его неприкаянное сердце.

8

В молодости хорунжий служил в гусарах. Закованные в стальные латы с ангельскими крыльями за спиной – эти лучшие воины Речи Посполитой не знали поражений. Ударом своего железного строя они сметали любого, дерзнувшего заступить им путь, врага. Самым лучшим в том могучем строю был потомок знатного польского рода Гжегож Шептицкий. В двадцать лет он уже считался одним из первых рыцарей королевства, а в двадцать пять, получив чин ротмистра²⁰, стал командиром эскадрона, чем вызвал гнев и зависть полкового начальника, князя Казимира Вишневецкого. Будучи старше Шептицкого всего на пять лет, Казимир имел столь высокое положение лишь благодаря богатству да связям при дворе. Болезненно самолюбивый Вишневецкий даже во сне мечтал о том, как избавиться от удачливого соперника. Война с турками предоставила ему такую возможность. В одном из сражений он приказал Шептицкому идти в атаку на укрытый глубоким рвом турецкий редут, который обороняли янычары при поддержке десятка орудий. В ответ на разумное замечание Гжегожа, что посылать тяжелую конницу на рвы – это против всяких воинских правил, а лезть в лоб под пушечный огонь и вовсе верная погибель, полковник начал обвинять ротмистра в трусости. Взбешенный Гжегож повел в атаку эскадрон и взял редут, потеряв при этом почти всех своих людей.

Первым, кого увидел, придя в себя, израненный Шептицкий, был склонившийся над ним полковник, пожелавший воочию удостовериться в его смерти. Гнев придал сил умирающему рыцарю. Простреленной рукой он сумел дотянуться до заткнутого за пояс князя пистолета и выстрелил в ненавистное лицо. Но холодеющие пальцы ротмистра не сразу смогли взвести курок, и негодяй успел отпрянуть. Только тяжесть почти смертельных ран спасла Гжегожа от казни. Ну, мало ли что могло почудиться умирающему. Сам Вишневецкий тоже постарался замять сию темную историю, свалив при этом всю вину за гибель эскадрона на излишнюю горячность да самоуверенность своего молодого офицера.

Как бы то ни было, но когда Шептицкий через год поправился и вернулся в войско, место ротмистра оказалось занято, и никто из прежних друзей-товарищей не посмел встать на его защиту. Вот тогда-то Гжегож понял, что честь и родовитость – вещи разные, а княжий титул не способен уберечь от подлости. Еще с год он просидел безвылазно в своем крохотном имении, беспробудно пьянствуя, а затем вступил хорунжим в ополчение литовских шляхтичей, командовал которым полковник Озорчук. Сражаясь плечом к плечу с литвинами, в большинстве своем схизматами, но принявшими как равного его, католика-поляка, Гжегож ни о чем ни разу не пожалел, а воспоминания о прошлом теперь лишь пробуждали ненависть к вероломным князьям-магнатам.

9

Погруженный в безрадостные воспоминания хорунжий не заметил, как оказался у ворот замка-крепости канцлера Литвы. Остановившись, он стал оглядывать цитадель глазами опытного лазутчика. Рва вокруг замка не было, но он был обнесен высокой каменной стеной с башнями, в которых несли дозор вооруженные мушкетами стражники.

– Жалко, леса нет поблизости. Скрытно подобраться днем не сможем, непременно с башен нас заметят, придется ночью штурмовать. Только в нынешнюю ночь вряд ли всех своих людей собрать успеем. Да и лестницы с тараном изготовить – время потребуется. Не по спинам же друг друга на стены лезть. Но и ждать нельзя, Еленку надо выручать немедленно, если она еще жива. Станислав тоже далеко не дурак, распрекрасно понимает, что мы громить его придем, он за день целое войско собрать успеет. У князей обычай то известный – паскудим сами, а шляхта да холопы воинские за наши мерзкие дела пусть отдуваются, – печально усмехнулся Гжегож. – Плохо, что оставить здесь некого. Он ведь, гад ползучий, может удрать в ту же самую Варшаву, а там при новом короле такое творится – проще ноги у змеи найти, чем на канцлера управу. Да и не станет Ян королю жаловаться, свой позор огласке предавать, сам захочет с Воловичем расправиться.

Размышления хорунжего прервал стоявший у ворот начальник стражи.

– Кого ищешь, ваша милость, – обратился он к Шептицкому, с первого же взгляда распознав в нем человека воинского звания.

Проведенная в сраженьях жизнь научила Гжегожа мгновенно принимать жизненно важные решения. Глазом не моргнув, он гордо заявил:

– Мне нужен канцлер Литвы, у меня к нему секретное послание от короля.

Бывший гусарский ротмистр прекрасно знал, что никакой привратник или даже управляющий имением не осмелятся потребовать представить королевскую грамоту.

Назвавшись посланцем из Варшавы, Шептицкий ощутил легкую тревогу – слишком уж невзрачен был его вид. Хотя опасения хорунжего оказались напрасны. В свои сорок пять лет, несмотря на беспробудное пьянство, он выглядел довольно сносно. Высокий, по-юношески худощавый стан, темно-русые, почти не тронутые сединою волосы до плеч, большие карие глаза да тонкий, с маленькой горбинкой нос – выдавали знатную породу. А обтрепанный, когда-то красный, но порыжевший от старости кунтуш, залатанные шаровары и изрядно сбитые сапоги не были особенно приметны в алмазном блеске эфеса гусарской сабли.

– Немного подождите, пан рыцарь, сейчас доложим о вашем прибытии, – почтительно изрек начальник охраны. Обращаясь к одному из стражников, старый воин строго приказал:

– Беги, зови дворецкого.

Вскоре появившийся дворецкий был несколько смущен. Пытливо оглядев хорунжего, он блудливо ухмыльнулся да развел руками:

– Не знаю, как быть, но лично вас принять у князя нет возможности.

Шептицкий спешился и как можно равнодушнее спросил:

– Уж не болен ли наш канцлер? – при этом голос его все-таки немного дрогнул. Скрыть полностью свое волнение Гжегож не смог. Бывший ротмистр уже решил убить Воловича. Что будет с ним самим, мало беспокоило отчаянного шляхтича. Более того, такой исход всего произошедшего представился ему наименее бескровным и наиболее справедливым.

– Убью Станислава и делу конец. За злодеяние, что он свершил, лишь смерть – расплата.

А замок штурмовать рискованно, в мятеже еще потом нас обвинят, тогда не только Яну, но и остальным собратьям не сносить голов. А так – обычная любовная история. Совратил князь благородную девицу, да печальное недоразумение произошло – жених прознал о том и покарал обидчика. Тут суды-дознания не нужны, без них все ясно, рассудил хорунжий.

Вообразив себя Еленкиным женихом, Шептицкий сразу же помолодел душой лет на двадцать. Между тем дворецкий истолковал волнение королевского гонца ничем иным, как озабоченностью здоровьем канцлера. Продолжая блудливо улыбаться, он тихо, чтоб не слышали охранники, промолвил:

– Не извольте, сударь, беспокоиться, князь не болен, а, скорее, наоборот – выздоровел. Вы, я вижу, благородный человек, к тому же военный, думаю, все правильно поймете. После смерти своей жены, княгини Анны, его милость шибко был печален, все уединения искал, от того сюда прибыл из Варшавы. Но и тут, не в пример другим панам вельможным, к женкам с девками интереса не проявлял, прямо как обет безбрачия принял. А сегодня вдруг внезапно разговелся. Днем с охоты вернулся какой-то ошалелый и в добычу не лисицу или лань притащил, а женщину. Кто она, откуда – даже я не знаю. Князь ее завернутою в плащ привез и, из рук не выпуская, сразу же в свои покои уволок. В опочивальне заперся, да вот уже который час оттуда не выходит и никого к себе не допускает, – щекастое лицо дворецкого озарилось теперь уж явно похотливой улыбкой, скрыть которую он был просто не в силах. – Думаю, пан рыцарь, как настоящий дворянин, войдет в его положение, не станет настаивать на аудиенции?