Игрушка (СИ)

Возвращался Чарнота по левому борту, который не заливало водой так, как правый.

Вид у Чарноты был такой, что все, кто был в кубрике, рассмеялись.

"Этот хлюпик хотел меня погубить! Да я его пристрелю, пристрелю этого Наполеончика! - зло подумал о боцмане Чарнота.- Это надо же, какой мстительный, самолюбивый мерзавец!" - никак не мог успокоиться Чарнота уже лёжа в своей постели.

Мерное поскрипывание вращающегося гребного вала и не уменьшающаяся бортовая качка сделали своё дело и Григорий Лукьянович провалился в глубокий сон.

-----------------

На следующий день, после завтрака, Чарнота курил на юте, когда к нему подошёл Виктор и сказал, что им двоим нужно продолжить дело и покрасить фальшборт на баке.

"Где боцман?" - спросил Чарнота.

"Да только что я у него краску получал в его каптерке. Он не доволен, что ты не доложил ему вчера о выполнении задания".

"Я ему доложу, доложу, - со злобной иронией в голосе сказал Чарнота. - Я ему так доложу, что он этот доклад запомнит на всю жизнь".

"А в чём дело?" - каким-то заговорческим тоном, полушепотом поинтересовался Виктор.

113"Стопор был в рабочем состоянии и на баке мне делать было нечего, - ответил Чарнота и добавил после паузы, повысив голос. - Меня вчера чуть за борт ни смыло".

"Странно, - задумчиво произнёс Виктор, - точно помню, что оставил цепь не застопоренной. Боцман же мне и не дал это сделать. Я ещё удивился, а он махнул рукой, что, мол, свободен. Я и ушёл, а боцман остался. Он, видимо, сам и стопор поставил. Странно. Неужели он на такие гадости стал способен?"

Уже работая на баке, Чарнота обдумывал способы мести боцману. Но к вечеру, когда он, придя в кубрик после ужина, достал саквояж и ощупал пакет, предназначенный для передачи товарищам Ганопольского, поостыл. Ненависть к боцману отступила. А когда достал Люськин платочек и приложил его к губам - запах тонких парижских духов и её тела, запах которого тут же преподнесла ему услужливая память; всё это окончательно оттеснило на задворки сознания планы мести.

"Чёрт с ним - пусть живёт эта сволочь. Не рисковать же, в самом деле, всем делом из-за него", - наконец успокоительно подумалось Чарноте. И он, достав из саквояжа немецкую газету, принялся её рассматривать, лёжа в постели.

Однако, последний разговор с боцманом у него всё-таки состоялся.

В Хельсинки, после того как финские пограничники и таможенники ушли с судна и оно встало под разгрузку, Чарнота, завершив своё участие 114в швартовых операциях, стал готовиться к следующему этапу путешествия. Он достал из рундука свой баул и стал перебирать вещи. "Тащить, например, сборник произведений Добролюбова через границу глупо - придётся оставить. Пусть оставленные мной вещи забирает Виктор, - решил Григорий Лукьянович, - В сущности, он хороший русский человек. Ему бы - в Россию, обустраивать свою страну, но рассказывать ему о своих делах я не могу - не могу рисковать этими делами", - так размышлял Чарнота, вынимая и сортируя вещи из баула.

Разобравшись с вещами, Чарнота закрыл рундук и принялся сочинять письмо Виктору, в котором он собирался сообщить ему, что на судно больше не вернётся и что вещи, оставшиеся в рундуке, он отдаёт ему. Когда письмо было написано, Чарнота свернул его и на чистом участке бумаги написал кому оно адресуется. Письмо было написано по-русски, а имя адресата Григорий Лукьянович вывел крупными латинскими буквами "VICTOR".

И только Чарнота справился с этим делом, как в кубрик спустился тот, кому это письмо предназначалось.

"Тебя боцман зовёт". - сказал Виктор. Чарнота подавил в себе неприятное чувство, вызванное предстоящей встречей с этим человеком, и вместе с напарником направился наверх. Они вышли на палубу, затем зашли в коридор надстройки, прошли по нему и как только свернули налево, то оказались у двери каюты боцмана. Виктор постучал.

"Битте" - прогремел за дверью боцманский бас. Вошли. Небольшая каюта вмещала в себя койку, письменный стол под 115иллюминатором, рукомойник с зеркалом над ним и два морских стула. Почему морских? Да потому, что под каждым внизу свисала цепь с крючком, который цеплялся за рымы, ввёрнутые в пол каюты в нескольких местах.

"Садитесь, господа, - сказал по-французски боцман.- Первый мой вопрос к вам. - глядя на Чарноту сказал боцман.- Почему вы мне не доложили о выполнении моего задания, ведь я вас просил об этом?"

"Не о чем было докладывать. Стопор на правой якорь-цепи был установлен".

Боцман удивлённо вскинул брови.

"Пусть так, но доложить нужно было. Впредь прошу это делать".

Чарнота, не реагируя на его слова, продолжал.

"В ту погоду, которая была тогда, на такие задания нужно посылать двоих. Меня чуть за борт не смыло". Боцман, в свою очередь, не среагировал на последние слова своего подчинённого, а подошёл к столу и взял с него лист бумаги.

"Это график схода моряков на берег. Ознакомьтесь и можете идти. Впрочем, ознакомитесь там где-нибудь, а мне к капитану нужно".

Когда моряки вышли наверх, Виктор, у которого график был в руках, сказал:

"Завтра идём на берег. Мы тут вместе записаны".

"Ну, вот и хорошо, отпала необходимость искать вариант сообщения Виктору о том, что ему причитаются вещи", - подумал Чарнота.

На следующий день Виктор и Чарнота встретились у внешнего трапа. По нему они спустились на причал. Чарнота нёс в руках саквояж и свёрток, завёрнутый в клеёнку и перевязанный тонкой верёвкой.

"Куда собрался, Жан Поль?" - улыбнувшись, спросил Виктор, кивком 116головы и глазами указывая на вещи.

"Да вот, просили передать кое-кому всё это. Передам и - свободен", - ответил Чарнота, тоном голоса показывая, что не хочет говорить на эту тему.

Виктор оказался понятливым и достаточно деликатным, чтобы больше не приставать с подобными вопросами. Они вышли за ворота порта. Стоял тёплый, но влажный день позднего лета в северном приморском городе. Чарнота огляделся, отыскивая транспорт.

"Тебе куда нужно?" - спросил Виктор.

"У меня на железнодорожном вокзале встреча", - продолжая крутить головой в поисках извозчика, ответил Чарнота.

"Пойдём, я тебя провожу туда, где можно его найти и не дорого. Извозчики тут не далеко кучкуются", - догадался Виктор, что нужно его товарищу.

Они пошли по влажной булыжной мостовой вдоль высокого каменного забора, защищающего портовые склады от глаз любопытных прохожих, но более всего - от тех лихих людей, которые не прочь были бы проверить, что на них хранится.

Они молча шли вдоль забора и, слишком затянувшаяся в их беседе пауза, уже стала угнетать обоих. Разрядил обстановку Виктор.

"А что Жан Поль, здорово ты струсил тогда, - на палубе, когда пробирался на бак, чтобы стопор закрутить?" - спросил он.

Чарнота улыбнулся и ответил:

"Неприятно было. У меня воображение-то 117богатое. И вот я, когда лежал на палубе, ухватившись руками за леера и не давал воде утащить меня дальше, представил себя за бортом: вода в лицо хлещет, холодно, а вокруг никого - одни водные буруны и брызги в морду. Страха не было. Я уже давно отучил себя бояться. Страх - может стать убийственным. И ещё: самая глупая смерть - это смерть от страха смерти, а я слишком горд, чтобы по глупости помереть".

Они замолчали. Паузу вновь прервал Виктор:

"Хорошо сказано: самая глупая смерть - это смерть от страха смерти".

Мужчины вышли на площадь. И действительно: на площади, метров в пятидесяти, от того места, куда они вышли, стояли сразу три извозчичьих пролётки. Чарнота свистнул и помахал рукой. Виктор удивлённо посмотрел на него и заметил:

"Во Франции учат именно так подзывать извозчика?" Чарнота засмеялся, а через секунду его смех подхватил и Виктор. Тем временем пролётка двинулась в их сторону и подъехала к ним в тот момент, когда они ещё оба смеялись. Наконец, успокоившись, Григорий Лукьянович взглянул на Виктора. Тот, видимо, чувствуя, что настал момент их окончательного, на всю жизнь расставания, уже искусственно продолжал посмеиваться. Чарнота ещё раз подавил в себе желание всё рассказать этому симпатичному, сообразительному человеку и, когда поставил свои вещи на сидение в пролётке, сказал: