Живое Золото (СИ)

Ольга Левиафани лежала, как живая, и тонкий чувственный свет исходил от её лица. Тиканье часов звучало мерно и навязчиво... От смерти любовь Рублёва стала только прекраснее. Хотелось стоять, не шевелясь, и смотреть на неё, и смотреть...

Постояв несколько минут в ритуальном молчании, Андрей приступил к обряду пробуждения Ольги Левиафани. Открыл приготовленный коробок с живым золотом, - коричневым, дурно пахнущим, - и осторожно смазал им веки и губы Ольги. Веки дрогнули; губы начали дышать... Ольга возвращалась к жизни.

- Ну, что? - торжествующе бросил Андрей Сарториусу. - Это вы не могли её оживить! Я - всё могу! Я - царь!

- Виноват, ваше величество... Ошибся... - зачастил Сарториус, пытаясь скрыть радость от выигранного пари.

- Угу, - вдвойне угрюмо, чем обычно, поддакнул Эмпедокл.

Ольга потянулась в гробу и открыла глаза. Взгляд её напугал Рублёва: он оказался злым и бессмысленным, как у душевнобольных. Левиафани приподнялась в гробу и начала быстро-быстро что-то говорить. Сначала никто не мог понять, что он лепечет. Постепенно речь её стала более членораздельной, но смысла не приобрела.

- Отнюдь. Категорически. Кочевряжится. Быстротечность. Мельхиседек. Барахло. Гипотетически. Здравствуй. Новый. Год! - Ольга произносила нисколько не связанные друг с другом слова.

- Это она ещё не пррроснулась... Мозг ещё не весь ожил... Он оживёт, и она начнёт понимать, что говорит... - зашептал ошарашенному Андрею попугай.

- Как-то не могу я привыкнуть к тому, что у вас тут, во дворце, творится, - растерянно пробормотал Рублёв.

Но, несмотря на удивление, его губы постепенно растягивались в счастливой улыбке.

Она жива! Ольга - жива!!!

- Поцелуйте её, государь, - тихо посоветовал Эмпедокл. - Она тогда быстррее придёт в себя...

Молодой император наклонился к Ольге и поцеловал её в бескровные губы... Яркая вспышка синего света в тот же миг ослепила его. Тиканье часов прекратилось. Под сводами склепа воцарились тишина и тьма.

- Что? Что такое, чёрт побери? - вне себя от ярости закричал Андрей.

- Не волнуйтесь... ваше величество... - попугай зажег одну из потухших свечек. - Это случайно... перегорел источник освещения... Это попрравимо.

Свечи, получив новый заряд тока, загорелись опять. Но их свет был уже не тем, что раньше, - мёртвым, механическим, холодным... В его резких лучах было видно, что в гробу, там, где лежало тело Левиафани, сейчас находится только груда серо-голубого пепла...

- Где? Где она??! - Рублёв схватил попугая за хвост и чуть было не разбил птице голову о край саркофага. - Говори, курица!!!

- Простите... Это не я! - завопил Сарториус. - Это вы... вы!... Это ваш поцелуй! Он её сжёг...

Андрей разжал пальцы. Встал прямо, как вкопанный. Закрыл глаза. В розовом сиянии, разлившемся под тяжестью прикрытых век, пронеслось печальное лицо Ольги... а потом - лицо Казарской... Злое... Смелое... Улыбающееся...

- Что же... Ваша взяла, - сказал государь непонятно кому. - Сдаюсь. Всё я получил, и всё потерял... Как и было сказано. Ведите меня домой... в мои покои. Я хочу спать... спать... спать! - губы молодого человека скривились, он готов был разрыдаться.

Тигр и попугай, бросая друг на друга гневные взгляды, повели Рублёва к лифту.

Надо было прийти в себя... и браться за государственные дела.

ВИЗИТ ВЫСОКОПОСТАВЛЕННОЙ ОСОБЫ

... И завязался узел, накрепко завязался, просто так не развяжешь.

Ночь после исчезновения Ольги выдалась холодная, грозовая. Над Хрустальным дворцом бушевала буря.

Андрей ворочался в постели, мечтая уснуть, но сон не шёл к нему. Наконец он начал было проваливаться в забытьё, но его неожиданно разбудил стук в окно. "Кто это там? Птица, что ли?" - удивился Рублёв.

Стук повторился, громкий, навязчивый. Затем послышался чей-то сиплый, простуженный голос. Рублёв подошёл к окну, выглянул... Ноздри, огромные, жадно вдыхающие ночной воздух, были первым, что он увидел.

Постепенно темнота растворилась, открывая взгляду небывалую картину. Напротив окна царской опочивальни, располагавшегося на сорок восьмом этаже, в воздухе парил человек лет сорока - мокрый, растрёпанный, обросший бородой, в красной рубахе и белых портках. Под его босыми пятками мелькали юркие, шустрые молнии.

После всего, что произошло в последние дни, Андрей был уже не в состоянии чему-то удивляться. Он просто расширил глаза и замер, тупо глядя перед собой. Несколько секунд два человека неподвижным взором смотрели друг на друга. Потом пришлец, ёжась от холода, сипло протянул:

- Окно открой, а... Холодно ведь...

Андрей послушно открыл окно. Гость ступил грязными пятками на подоконник и спрыгнул на ковёр, оставляя после себя всюду комья мокрой земли. Потом пристроился в красном мягком кресле у камина, положил ногу на ногу. Андрей молча смотрел на всё это.

- Ну, Андрюх, понимашь, кто я? - спросил гость, почёсывая у себя под мышкой.

- Нет... нет, - пробормотал вконец обалдевший наследник престола. - Я... это...

- А! Ты из непонятливых? Так я объясню, коли так. Григорий я, раб Божий, фамилия моя - Новых, также Распутиным зовусь. Сто лет тому я Русью-матушкой правил. Многонько нагрешил, теперя вот мыкаюсь. Здеся царём был, тама бедняком стал - вот оно как хитро у батюшки Христа устроено... По его воле я к тебе и пришёл, сказать кое-чаво надо.

- А ч-что? - заикаясь, пробормотал Андрей. - Да... а как говорить будем?

- Как, как... Как люди. За чашкой чаю... - просипел гость. - Замёрз я от ливня вашего. В наши дни не бывало такого... Чайку попьём, побалакаем, я те и скажу. Чай-то у вас есть небось, в вашем завтра? Как оно там?

- Чай есть, ваше благородие... - запутался Рублёв. - Изо мха... На плантациях выращиваем... Пить можно.

- Ох, вы, потомки... Ну разве можно так? Всю травку-муравку хорошую вывели, теперь лишайником питаетесь... Ну, давай мохового вашего пойла, с такой холодрыги и оно пойдёт.

Андрей вскипятил чайник, налил чаю в блюдечки (чашек гость не признавал). Расположились за круглым столиком, выпили по глотку зелёной жижи. Григорий особенно шумно, смакуя, втягивал в себя чай, при этом хлюпая большим чернявым носом.

Несколько минут императоры молчали: один наслаждался чаем, другой - не мог понять, снится это ему или он сошёл с ума. Наконец Рублёв робко так спросил у гостя:

- Григорий Ефимыч... Ваше величество...

- Ась? - спросил Распутин, оторвавшись от блюдечка.

- Вы... это... скажите мне, если можно: как там... после смерти? Легко ли, трудно ли? Я уже земной жизнью не дорожу особо, но страх, что будет там... он тревожит как-то...

- А чего тута не понимать? - всхлипнув носом, усмехнулся Григорий. - Вокруг себя посмотри... и поймёшь, какой он, ад.

- Вы как это говорите... метафорически? - удивился молодой царь.

- Да не! Правду говорю! - гаркнул в ответ царь покойный. - Скока можно твердить! Да пойми ты, мил человек, что мы давно уже умерли, все! Мы и есть в аду.

- Мы? В аду? - у Андрея ум за разум начал заходить.

- А как ты думал? Та каша, где мы все варимся, - это ад, который нам за грехи дан. А там, на Земле, можа, всё наоборот идёт, не как у нас. Там, можа, меня убили, поцарить не дали! Там, можа, царей сто лет как сбросили! Там, можа, не только мох растить умеют! - почти кричал Гришка, развалясь на стуле и потирая рукой рубаху под бородой. - А у нас здесь - всё так, как мы, дураки, заслужили. Тока мы не знаем, что умерли, - это лишь самым умным умникам известно.

- А вы, Григорий Ефимыч... вы откуда это знаете? - сообразил вдруг Андрей. - Вы что... оттуда?

- Ну да, унучок. Я воскрес ужо. И там, в Расейской Федерации (так там Русь-матушка зовётся), двадцать годков как дворником работаю. Работёнка так себе, но жить можно. Не всякий день ем, но жив пока, как видишь...