Живой пример

— Ну как там?

— Больно?

— Чего хотят эти ищейки?

Но Хеллер отмахивается и, проходя мимо строя любопытных, всем своим видом показывает, что спешит. Прыгая через ступеньку, он спускается по каменной лестнице и решительным шагом пересекает двор полицейской казармы: часовые у ворот пропускают его, словно не замечая. Хеллер ни секунды не колеблется. Он тотчас устремляется к трамвайной остановке, где взбешенная мамаша — целлофановая шапочка на косматой голове, две сумки с продуктами, букет цветов в раскисшей бумаге — утверждает свою власть над крошечным мальчонкой, который ничего иного не хочет, как перерыть желтую урну и по возможности опустошить ее. Мать то и дело отдергивает его от урны, шлепает по вислому, мягкому задику и, так как это не помогает, влепляет ему пощечину. Мальчишка топочет, ревет, протягивает толстые ручонки к урне. Мать опускает на землю вторую сумку, встряхивает мальчишку, дергает его за руку, э, да она сейчас выдернет ему руку, но тут Хеллер выуживает из урны два старых трамвайных билета, протягивает их ревущему мальчугану и принимает на себя грозный взгляд матери. Мальчишка, хохоча, тотчас заталкивает билеты в рот.

А вот и трамвай. Хеллер входит, его пропихивают до середины, и тут он, подняв руку, виснет на ремне. Кажется, что вагон предоставлен только простуженным людям, одни кашляют лающим, другие сухим кашлем, одни сопят, другие шмыгают носом, а третьи дышат с присвистом. Даже вагоновожатый болен, на каждой остановке он что есть мочи сморкается и разглядывает в зеркало заднего вида покрасневшие, слезящиеся глаза.

Хеллер прижимается ртом к рукаву плаща. Когда его спрашивают об остановках, он отрицательно мотает головой. Чтобы избежать прикосновений, он забился в узенький закуток рядом с площадкой, прижался лбом к стеклу, смотрит на улицу: черные деревья, стены, витрины. Светильники отбрасывают болезненно — голубой свет.

Этим путем Хеллер уже однажды ехал, в похожий вечер, но тогда его не отягощали воспоминания. А вот Изебекский канал; Хеллеру выходить. Он возвращается чуть назад, потом шагает по песчаной дорожке вдоль канала, зеркало которого разбивают струи дождя. На том берегу видит пустующие лодочные сараи.

Хеллер с тем же успехом мог бы подойти к облицованному клинкерным кирпичом многоквартирному кубу с фасада, минуя табачную лавку, парикмахерскую и местное отделение сберкассы, он таким путем дошел бы до подворотни, а оттуда попал бы в квадратный двор, но он решил подойти к дому с обратной стороны, возможно, опасность, что его узнают, здесь меньше. Хеллер идет по узкой пешеходной дорожке, проходит с задней стороны дома в подворотню, в которую не проехать ни машине, ни даже обычной телеге, в нее могут пройти только пешеходы да провезти с собой детские коляски. В штукатурке стен процарапаны новые похабные рисунки и надписи. Во дворе Хеллер останавливается. Вот знакомые стойки для выбивания ковров и дорожек, а там, за чахлым кустарником, песочница для детей — и на сей раз здесь перезимуют формочки, жестяные крабы, утконосы и с ними неизменная лопатка.

Хеллер озирается, обдумывает: если он взберется на мусорные ящики рядом со стойкой, то сможет заглянуть в кухню и даже разглядеть детскую; и он, забравшись на мусорный ящик, прижимается к стене: да, они дома. Обе сидят за столом, его жена и дочь, Шарлотта и Штефания. Причесана Шарлотта как прежде, волосы собраны на затылке заколкой, украшенной — Хеллер помнит это — либо бабочкой, либо гусеницей. На столе стоят чашка и стакан с молоком. Штефания сует пальцы в рот, что-то вытаскивает и подает матери, та, правда, не сует предмет в рот, но — подняв верхнюю губу — прикладывает его к зубам и, поднявшись, показывает девочке: ну, разве так уж плохо? Чтобы удостовериться, она подносит к лицу ручное зеркало и под скептическим взглядом Штефании приходит к заключению: право, не так уж она безобразна, эта зубная пластинка.

Пластинка; стало быть, Штефании надели пластинку. Мать возвращает девочке пластинку, просит надеть ее и, склонившись к самому лицу девочки, поднимает зеркало и обнажает теперь ее зубы: погляди же сама, Штефания, разве так уж велика разница? С пластинкой или без нее — едва ли кто заметит. Шарлотта обнимает Штефанию, целует в губы: видишь, я и не замечаю ее вовсе. И они подают друг другу руки, вернее сказать, Шарлотта берет руку Штефании, они, видимо, о чем-то договорились, что-то друг другу торжественно обещают; надо думать, она опять предложила ребенку какое-нибудь поощрение, она же придумала все поощрять: чистку зубов, уборку, а теперь ношение пластинки. Шарлотта весь мир заставила бы работать с помощью системы поощрений.

Внезапно Шарлотта поднимает голову, выпрямляется, прислушивается: услышала, верно, звонок; вот она вскочила, глянула еще раз в зеркало, прелюде чем знаком напомнить о чем-то девочке, и, разгладив юбку, одернув джемпер, идет в прихожую. К ней кто-то пришел. Выходя, она поворачивается лицом к окну, Хеллер видит сомнение на ее застывшем лице, которое, как он долго считал, ни в жизнь не изменится просто потому, что Шарлотта всегда принимала в расчет и взвешивала вторую, худшую сторону дела, даже говоря о самой себе, комментировала с сомнением в голосе собственные слова.

Штефания, оставшись одна, снова вынимает пластинку изо рта, отставляет далеко от себя на вытянутую руку, корчит ей гримасу и поспешно вновь надевает на зубы, как только входит мать. Шарлотта вводит в кухню — столовую мужчину, курчавого атлета в плаще, тот здоровается со Штефанией дружелюбно, — хотя нет, так, пожалуй, хотелось бы Хеллеру, но все же он здоровается с какой-то дружеской фамильярностью, как бы подтверждая давнее их знакомство. Вошедший не снимает плаща. Он садится к девочке, нагибается к ней, что-то говорит, быть может, отпускает комплименты, подтверждает, что пластинка сидит хорошо. Он даже позволяет себе мимолетную ласку: широкой ладонью ерошит ей волосы. Шарлотта извиняется, она, очевидно, хочет переодеться, и они уйдут.

Шум, бряканье сумок с инструментами о рамы велосипедов заставляют Хеллера прервать свои наблюдения. Он спрыгивает с мусорного ящика; из подворотни задней стороны дома появляются два человека с велосипедами, Хеллер быстро ныряет в подворотню фасада, сворачивает и останавливается у витрины сберегательной кассы, выложенной серым бархатом — посредине равномерные складки, — в витрине ничего не выставлено, кроме машинописного листка с ежедневным курсом валюты. Сбоку еще висит плакат «Коль имеешь вклад — каждый тебе рад». Хеллер стоит перед пустой витриной — да и что им выставлять? — читает курс валюты, но внезапно отступает на шаг и бежит к будке телефона — автомата на другой стороне улицы. Номер он знает на память и всегда будет знать на память. Он мысленно видит, как она прислушивается к звонку, медлит, но все-таки выходит из ванной в прихожую и снимает трубку.

— Шарлотта? Не клади трубку, я же знаю, что ты дома, я знаю также, что у тебя гость. Не хочешь, так не отвечай, но выслушай меня… Нет, позже нельзя, Штефания сейчас занята, а вы успеете… Да будь он сто раз твой начальник, пожалуйста, выслушай меня, или мне придется прийти к тебе на работу, я уж сегодня совсем было собрался, но на Штефансплац… мне кое-что помешало. Ты же знаешь, я вправе видеть ребенка, ты же сама согласилась с этим. Ты меня слушаешь? Ну, тогда хорошо. Я еще день — другой пробуду в Гамбурге, я остановился в пансионе Клёвер, в отеле — пансионе на берегу Альстера. Ты ведь знаешь, ты же туда звонила… Скажи, когда я могу видеть ребенка и когда мы сможем с тобой поговорить… Где я сейчас? Да, именно здесь. Нет, нам есть смысл увидеться, я докажу тебе… Финансовый отчет? Что ты имеешь в виду? Ваш квартальный отчет? По мне, так составляйте его хоть сейчас. Ты позвонишь?.. Ладно, если хочешь, я сделаю это, сегодня же. Поздно… Завтра? Значит, завтра. Шарлотта? Шарлотта?

Хеллер вешает трубку, выходит из будки телефона-автомата, бежит к книжному магазину, что на углу улицы. Узнают ли его там? Но служащие давно сменились. Молодая неловкая продавщица предлагает ему свою помощь, он отрицательно машет рукой, он, мол, сам разберется, он их старый покупатель, случайно заскочил в магазин, вот он уже у крутящихся стоек с карманными изданиями, быстрым взглядом, склонив голову к правому плечу, окидывает он названия, глядит мимо книг на улицу, на входную дверь дома, откуда они сейчас появятся или уже появились, чего Хеллер не видит, так как приседает на корточки, ища укрытия за стойкой. Курчавый атлет ведет Шарлотту к машине, открывает ей дверцу.