Живой пример

Хеллер меняется местами с застенчивой пухленькой школьницей и теперь идет с краю, фланговым, всего в двух-трех шагах от молодых полицейских, а те изо всех сил стараются, словно избегая заразы, не контактировать с демонстрантами; они тут на практике учатся пропускать мимо ушей выкрики, уклоняться от разговоров и изображать невозмутимость, когда их подымают на смех.

Янпетер Хеллер полностью отдает себе отчет, зачем он присоединился к процессии. Лозунг, приколоченный к палкам от метел, который несут наискось от него, сообщает, что стоимость билета в городском транспорте за одну поездку повысилась на пятнадцать пфеннигов, а стоимость месячного школьного проездного билета — на три марки пятьдесят пфеннигов. От школьницы, с готовностью отдающей тепло своего пышного тела его руке, он узнает, что демонстранты хотят вынудить члена сената принять участие в дискуссии, а кроме того, подадут в сенат соответствующую петицию. Петиция подготовлена, участники дискуссии определены. Но неужели никто из них так и не вспомнил, что скоро они достигнут района, в котором запрещены демонстрации?

Впереди, там, где электрические часы, скапливаются люди, процессия притормаживает, образуется запруда, люди наскакивают друг на друга, толкаются, нажимают, по от головы колонны на них жмут назад, и в конце концов движение застопоривается. Что случилось? Почему все застопорилось? Долго они там? Иди-ка да сам спроси!

Хеллер не удовлетворяется ответами долговязых школьников, он поднимает руки к груди, складывает их лодочкой и протискивается, прорезывается сквозь ряды, продирается сквозь намокшую шерсть, сквозь мокрые космы, сквозь блестящие от влаги плащи. Никому он незнаком, и тем не менее его без возражений пропускают вперед, а все потому, что ему доверяют. Впереди два ряда полицейских, они болтают, ждут, пока их начальники — а в тех с первого взгляда узнаешь начальников — ведут переговоры с головной частью колонны, они незлобиво, о чем свидетельствуют жесты, хотя и настоятельно, уговаривают демонстрантов с помощью одного — единственного аргумента, который они снова и снова повторяют.

Хеллер стоит рядом с парнем, тем, у кого мегафон и прическа а-ля маори, утыканная поблескивающими перламутровыми гребенками. Спокойно выслушивает Хеллер аргумент полицейских — демонстранты достигли границы пресловутого района. Хеллер, готовый поговорить на эту тему, выслушивает — хотя знает заранее, что можно ответить, — все о последствиях, вытекающих из нарушения границ этого района. Хеллер быстро соображает, при каких условиях делегация демонстрантов может передать в ратушу подготовленную петицию. Он предоставляет комитету демонстрантов решать, посылать ли в ратушу дозволенную делегацию из трех представителей. Сам же — а теперь говорит он один — считает своим долгом изложить начальнику полицейской боевой группы права демонстрантов, поскольку обнаружил, что понимают они их различно. В конце концов Хеллер решительно произносит:

— Пора уже покончить с распространенным заблуждением, будто тот, кто нечестными путями добился власти или получает информацию, автоматически годится в правители.

Именно Хеллер, когда делегация ушла, подает всем знак усесться на асфальт, занять тем самым Штефансплац и ждать возвращения делегатов.

Демонстранты усаживаются на асфальт. У кого есть плащ, тот, создав поднятыми вверх руками нечто вроде палатки, натягивает его над головой и предлагает укрытие соседу. Тут и там меж скрюченных пальцев торчат сигареты. Транзисторы, настроенные на различные станции, соревнуются в громкости. Полицейские стоят теперь группами, прислушиваются к тому, что говорит один из них, не в силах оторвать глаз от колоссального горбоспинного чудовища, расположившегося против них и издающего глухие звуки, то более, то менее громкие, точно гул прилива и отлива.

Со стороны Ломбардского моста под визг колес и металлическое пение проводов приближается трамвай. Хеллер смело глядит на надвигающийся вагон, на его округлый, вздутый металлический нос, который только для того, кажется, и создан, чтобы сметать препятствия с рельсов; трамвай приближается к Хеллеру, но движется уже медленней и останавливается, чуть — чуть не доехав до него — так близко, что Хеллер, захоти он, дотронулся бы рукой до раздуто — черного носа. Из трамвая выходит кондуктор, окидывает ошеломленным взглядом рассевшихся юнцов и направляется к группе полицейских офицеров, он спрашивает их о чем-то, громко выражает свое недовольство и, похоже, чего-то добивается, потому что начальник боевой группы идет с ним к трамваю и, обращаясь к Хеллеру, говорит:

— Рельсы надо освободить, пропустите трамвай.

Хеллер оглядывается вокруг, ему отовсюду подмигивают, ухмыляются в безмолвном согласии, и он, повернувшись к начальнику, говорит:

— Что до нас, так пусть себе едет.

Кондуктор многократно дергает за ремень звонка, подавая сигнал к отправке, но трамвай с места не двигается.

— Сию же минуту освободите путь, — спокойно говорит начальник группы.

— Но мы — зарегистрированная демонстрация, — отвечает Хеллер.

— Мне это известно, — говорит начальник, — но вы обещали не препятствовать движению транспорта.

— А разве здесь кто-нибудь препятствует движению транспорта? — бросает Хеллер через плечо.

И тогда по знаку начальника — заранее условленному знаку, который полицейские принимают и передают по своей цепи, — из боковой улочки выезжают два темно-зеленых грузовика, задом подвигаясь к трамваю. Плечом к плечу, коротким шагом приближается сюда же первая шеренга полицейских, они медлят, словно бессознательно подчиняясь какой-то препятствующей силе, — вероятнее всего, это неуверенность, ибо невозможно предсказать, чем закончится их продвижение вперед. Полицейских встречают единичными свистками; со всех сторон слышны насмешки, нарастающий гомон мальчишеских голосов. Но в шагающем строе есть некая неотвратимость, а может, так только кажется? Усидеть ли тут? И вот то там, то здесь поодиночке, рывками, как растения при замедленной съемке, поднимаются школьники, готовые что-то предпринять и все-таки растерянные перед лицом надвигающейся на них полиции. Парень с мегафоном призывает всех оставаться на своих местах:

— Мы будем здесь ждать ответа!

Полицейские двигаются к трамваю, шаг их все короче и короче, они едва ли не топчутся на месте. Начальник группы, придерживаясь предписаний, в последний раз предлагает Хеллеру, именно Хеллеру, освободить трамвайные пути, иначе, говорит он, он вынужден будет применить силу, и так далее. Хеллер и школьники скалят зубы.

— Раз вы не подчинились нашему неоднократному требованию, — не повышая голоса, говорит офицер, — мы вынуждены отдать необходимые распоряжения.

От имени общественности, думает Хеллер, от имени «Дойче банк» и всех охранительных сил. Начальник группы, он в серо-зеленых кожаных перчатках, вновь подает знак — тотчас понятый подчиненными и усвоенный ими вместе с азами, — по которому полицейские для начала рассредоточиваются, договариваются, перекликаясь друг с другом, а затем со знанием дела, и только по двое, атакуют сидящих. Один энергично подхватывает их под мышки, другой железными тисками сжимает ноги, и вот сопротивляющиеся, правда, но тут же провисающие тела уже подняты в воздух, полицейские тащат их к грузовикам и точно рассчитанным движением забрасывают в кузов.

Полицейские действуют не без разбора, они пытаются лишь освободить коридор для трамвая, но у них это не получается и никогда не получится: стоит им поднять с рельсов одного, как пробел тотчас заполняется другими юнцами. Хеллер, сам давно уже оказавшийся в кузове, с улыбкой наблюдает за безнадежными уборочными работами; он хотел именно это посоветовать оставшимся, но те и без его совета догадались, как поступить, и потому Хеллер, когда грузовик тронулся, протискивается к поднятому и запертому борту и пальцами показывает сидящим букву V. Два полицейских, не одобрив сего знака, прерывают его мимическую сцену, натягивая брезент.