Игры Кришны. Кришитоши (СИ)

— Я?

— Да, ты.

— Я?

— Да, ты, — терпение мое подходило к концу.

— Я — это все те чувства, которые ты переживаешь, — заявил урод и спокойно продолжил: — Я — это весь твой ассоциативный ряд. Слаженный эмомеханизм. Я моделирую твое будущее ,с помощью инструментов памяти. Объектив — это более сложный механизм, чем ты. Ты обычная линза, через которую я получаю данные и передаю их малышу. Так было, пока ты не встретил Яну, которой стал передавать всю эмопроекцию, нарушив существовавшую ранее гармонию. А малыш словно участвовал в вашей игре. Я даже начал считать себя лишним и почти поверил в бессмысленность своего существования.

Урод прекратил говорить. Я осознавал, что все мое личное пространство занято. На какое-то время ему даже удалось убедить меня в моей ничтожности. Я принялся искать хоть что-то, что можно было противопоставить его аргументам. Он убеждает меня, что Я — это он. Да я уверен, что Я это я! Оно четко отзывается во мне.

— Как и во мне, — вмешался урод в ход моих мыслей.

Я-я-я-я. «Я» по-прежнему отозвалось во мне как мое собственное.

— А что думает малыш по этому поводу? — спросил я урода.

— Он вообще не думает. Думать — это моя задача. У нас с ним до твоего вторжения не возникало необходимости делить «Я».

Я снова чувствовал себя ничтожным. В какой-то мере мне стало даже неловко от того, что я покусился на чужое пространство.

— Если «Я» отзывается во мне как мое личное, а в тебе — как твое «Я», значит, Я — это отдельная субстанция. Во мне — ты, в тебе — малыш. А что за малышом? — спросил я урода.

— Другой мир.

— Какой? — с интересом спросил я.

— Не знаю и знать не хочу. Мне туда не попасть. Я плод этого мира. Хочешь туда заглянуть? — с насмешкой спросил урод и надменно заявил: — Очнись, придурок! Ты — это реальность этого мира, за пределами которого нет ни тебя, ни меня. Пойми, ты — нечто, зависящее от меня как изображение от кинопроектора. Нет пленки — нет тебя.

Слова урода окончательно меня уничтожили. Мне страшно захотелось со всем этим покончить. Урод продолжал что-то болтать, но я перестал его слушать. Непреодолимое чувство ничтожности постепенно проходило.

— Я — ноль. Ноль — это точка отсчета. Я середина, а ты всего лишь инструмент. Посредник между мной и малышом. Только вот услуги твои больше мне не нужны! — заявил я уроду.

— А куда ты денешься? — с хохотом спросил тот.

— Самостоятельно налажу контакт с малышом.

— Раньше этого не смог сделать и сейчас не сможешь.

— Раньше я не видел в этом необходимости. Начнем же менять уклад нашего совместного существования.

— А что ты сможешь мне противопоставить? Я управляю твоими чувствами.

— Изменим положение, — ответил я ему и начал перебирать в памяти то, что мне не нравилось с самого детства.

— Ну да. Не надорвись, — ухмыльнулся урод.

— Я-я-я-я, — протянул я и тут же услышал голос урода, произнесшего то же самое.

— Зачем ты делаешь это?

— Что?

— Повторяешь за мной.

Урод вновь протянул «Я-Я-Я», и я почувствовал с ним единство, даже на мгновение показалось, что я доминировал, но когда я замолчал, его воля вновь взяла надо мной верх.

— Так зачем ты произносиш Я, вместе со мной? Не можешь позволить мне полноценно прочувствовать, что Я это я?

Ощущение маленькой победы возвысило меня в собственных глазах. Тут же меня осенила мысль: мороженое! Я с детства к нему равнодушен, а Алекс, всякий раз заходя ко мне в гости, приносит его с собой, и мой холодильник буквально завален им.

— Только не холод! — возразил урод.

— Так значит, ты не любишь холод? Может быть, по этой причине я никогда не любил мороженое?

Осознав смысл сказанного, я испытал обиду за годы детства, прожитые без этого лакомства.

— Сейчас мы наверстаем упущенное, — сказал я и двинулся к холодильнику. Достав пломбир, я принялся впихивать его в рот. С трудом пережевывая огромный кусок мороженого, я прислушивался к ощущениям. Радость переполняла меня от осознания того, что урод внутри меня поморщился.

— Так вот как с тобой бороться! — со злым торжеством воскликнул я. — Изменим же твою природу!

— Ладно, твоя взяла. Давай покурим? — сдался урод.

— Может, еще мороженого?

— Прекрати! Можешь не курить. Только не надо мороженого.

— Ну вот! Я знаю, как влиять на тебя, и не вздумай мне перечить. А то мне придется тебе доказывать, что ты никто, всего лишь инструмент, посредством которого я движусь вперед.

Говинда

Начало пути

Марьям

Солнце ласковой заботой согревало молодые побеги благословенного поместья Латерано. Старый садовник Филипп заботливо ухаживал за распускающимися бутонами роз. Пьянящий аромат весны неуемно, словно озорной мальчишка, вызывал в его памяти воспоминания о детстве. Маленькая Марьям своим сходством с его сестрой, которую он едва помнил, вызывала у него слезы. В памяти садовника сохранились дни, когда его отец Леонардо посадил ее в телегу, нагруженную овощами и отвез  в монастырь. Он помнил, как много лет спустя все вокруг говорили о том, как его любимая сестренка Бэлла навлекла позор на всю семью. Несмотря на свой преклонный возраст, Филипп как послушный слуга, не покидал маленькую Марьям, выполняя все ее детские прихоти. Он вызывал недоумение, а иногда просто по-детски несдержанный хохот у старой служанки Лейлы. Лейла не знала итальянский, но маленькая Марьям всегда была готова перевести ей на фарси шутки Филиппа.

Вместе они завороженно любовались полетом шмеля. Марьям могла часами задавать Филиппу вопросы. Филип всегда на них отвечал, словно самому себе, поскольку сам иногда не знал на них ответа.

— Как же я раньше об этом не задумывался? — ворчал он сам себе под нос. Хадиджа наблюдала за ними сидя на веранде. Лейла была утомлена нескончаемыми играми, она присоединялась к Хадидже, и обе они с любовью наблюдали за тем, как маленькая Марьям и старый Филипп забавлялись, словно сверстники.

Не будучи посвященной, Хадиджа все равно задумывалась о том, что ее Марьям — необычный ребенок. Повышенное внимание со стороны влиятельных особ из двух миров, казалось бы, противоположных друг другу, было сосредоточено на ней одной. Двух миров, ставших для нее родными в силу обстоятельств и в то же время одинаково далеких друг от друга, несмотря на ее принадлежность к одному из них.

Но была и другая причина, по которой Хадиджа считала Марьям необычным ребенком. Как-то раз войдя в комнату к Марьям, Хадиджа застала ее играющей с пламенем. Она танцевала, подняв руки к небу, а маленькое пламя словно мотылек порхало у нее в ладонях. Спускаясь по рукам и прижимаясь к  шее девочки, оно, казалось, щекотало Марьям, которая звонко хохотала и падала от смеха на колени.

Увидев застывшую от изумления мать, Марьям на мгновение остановилась.

— Это Агни. Он мой друг, — радостно объяснила девочка. — Агни благодатный, поэтому не обжигает. А еще он говорит, что не обжигает меня, потому что я чиста и мне нечего бояться. Подержи его! — доверчивая девочка протянула матери свою ладонь, на которой бился огонек. Едва Агни коснулся руки Хадиджи, женщина вскрикнула.

— Он обжег меня!

Марьям, по-детски насупившись, принялась ругать своего друга. Агни, словно прося прощения, склонился перед Марьям и Хадиджей.

— Не рассказывай, пожалуйста, отцу Франческо о случившемся, — попросила Марьям. Хадиджа, прижав дочь к себе, кивнула в знак согласия.

— Пойдем примерять новое платье.

— Франческо приехал? — обрадовалась Марьям.

— Нет. Приехал Петр. Франческо приедет завтра.

Выбежав из комнаты, Марьям бросилась к Петру с тысячами вопросов. Петр испытывал к Марьям самые теплые чувства и всегда сторонился ее матери, поскольку его тянуло к ней что-то доселе ему неведомое. Однажды, исповедуясь своему другу Фанческо, он посвятил его в свои переживания.

— Ты влюблен, — улыбнулся ему друг.