Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)

Как-то раз, когда он пытался работать над новым рассказом, в каюту вдруг зашел секре-тарь партбюро "Циклона" Иван Леонтьевич.

- Ну что, Влад, все пишешь? Говорят, ты стишками балуешься. Вроде бы даже в журнале напечатался? Правда?

- С чего он это вдруг? - подумал Владик. - Вроде бы в интересе к поэзии не замечен...

- Правда, Иван Леонтьич, правда. Только это не баловство, а серьезно...

- Вот, вот... Я вообще вижу, что человек ты серьезный, работящий. Коллектив тебя ува-жает...

- Куда это он клонит?

- Так у нас все такие, Иван Леонтьич.

- Такие-то такие, да только я лучше знаю, какие они такие. Ты вот, к примеру, наруше-ний трудовой дисциплины себе не позволяешь. И молодец! А некоторые позволяют...

- Он что, меня в стукачи вербовать пришел, - даже испугался Владик. - Этого еще не хва-тало!

Но решил держаться.

- Не знаю, Иван Леонтьич... Может, кто-то, как вы говорите, "позволяет", но я об этом не знаю...

- А людей воспитывать надо. Партия нам это говорит. - И хлопнул себя по колену.

- Ну и воспитывай! Только я тут причем? - про себя ответил Владик.

- Я тут вот о чем подумал, - продолжал Леонтьич. - Ты у нас парень авторитетный. Мо-лодой. Стихи пишешь. Люди тебя слушают. Такие нам нужны.

- Кому - нам? - выдохнул Владик. - Точно, в стукачи меня вербует.

- Как - кому? Партии! Пора тебе, Козьмичев, о будущем подумать... Согласен?

- На что, Иван Леонтьич?

- В партию тебя наши коммунисты рекомендовать решили. Надумаешь, дам я тебе реко-мендацию. И первый помощник даст. Капитану нельзя. Родственники вы. Подумай. Время есть.

Во время разговора Владик обратил внимание на то, что Леонтьич с интересом рассмат-ривал большую фотографию Лены и Павлика, прикрепленную к переборке каюты.

- Красивая у тебя жена, Козьмичев. - И вдруг спросил. - А что это она у тебя такая черня-вая? На евреечку похожа...

Чего-чего, но такого вопроса Владик никак не ожидал.

- Ну и что, что похожа? Папа у нее евреем был...

- Так она еврейка! Что ж ты, Козьмичев, так подкачал?

Владик едва не задохнулся от неожиданности, но сдержался и решил отделаться шуткой.

- Любовь зла, полюбишь и козла!

- Ты что, обиделся? Зря! Это я не со зла, пошутил. Ну, я пошел, а ты, Козьмичев, не фыр-кай, а думай. Не каждому такое предложение делают.

Владик понимал - такие слова случайно не произносят. Послать его надо было куда по-дальше. Но что с него возьмешь? Однако настроение, несмотря на такое предложение, было испорчено. Об этом разговоре он вспомнил не сразу. А когда вспомнил, то стало еще хуже.

Жизнь снова поставила его в ситуацию выбора. Причем не менее трудного и жесткого, чем в Касинске.

- "Быть или не быть? Вот в чем вопрос", - вспомнилась ему фраза из монолога Гамлета. Но если тогда он рисковал лишь сам собой, своей карьерой артиста, то сейчас он уже был не один.

- Что ж я такого сделал, от чего Леонтьич вышел на меня, - задумался он и понял, что сам на него вышел. Самодеятельность, видите ли, ему организовать захотелось. Читал бы стихи, смешил бы рассказами Зощенко, пел бы под гитару, в конце концов. Так нет, сразу с инициативой своей вылез. Концерты хочу давать! Ведь знаешь, что добрые дела безнаказан-ными не остаются. Теперь плюхайся, Козьмичев! Ищи выход... Какой выход? Куда выход? С "Циклона" уходить еще рано. Просто промолчать. Может, все само собой рассосется. Но надежды на такой исход мало. Сразу отказаться? Опять сыграть из себя дурачка, как тогда перед Чудилиным? Но отказ от роли Ленина еще можно было объяснить и понять. Молод еще Козьмичев. Вот и боится ответственности. Так сейчас все наоборот - молодой, инициативный и водку не пьет. Их человек!

А этому человеку надо было уже думать. Так бы он и мучился до возвращения в Находку, если бы его не отвлекала от этого работа над рассказом, в котором он собирался нарисовать образ деда. Однако, добравшись до половины, вдруг понял, что получается не столько художе-ственный рассказ, сколько биография деда. Надо было что-то менять. В итоге отказался от продолжения и начал писать рассказ о чудаке из маленького среднерусского городка, который воспитывал внука, оставшегося без матери. Потом Владик понял, что на него оказывает влияние его любимый Шукшин. Но он этого не испугался, ибо всегда чувствовал некую общность их мировосприятия. В итоге получился трогательный рассказ о судьбе прошедшего всю войну фронтовика, песенника и балагура, вечного оптимиста и чудака с непростой судьбой. И о его внуке, впитавшем неуемное стремление своего деда к правде, справедливости и любви к человеку. Заключительной фразой рассказа было напутствие, данное дедом внуку, когда тот окончил десятый класс.

- Слушай, внучок. Мой у тебя характер. Трудно с ним тебе будет. Но не изменяй себе. Не ходи по людям. Ненадежная это дорожка. Слететь с нее легко. Подняться будет трудно.

На самом деле ничего такого дед ему не говорил. Но эта фраза настолько соответствовала дедовскому характеру и их взаимоотношениям, что, сочиняя ее, он нисколько не кривил душой. Рассказ ему самому так понравился, что не удержался и прочитал его парню из группы механиков, с которым у него сложились дружеские отношения. Парня этого звали Толя. О себе он говорил, что из Тулы, а на Дальний Восток приехал за романтикой и из-за неразделенной любви. Владик видел, что он неплохо образован, начитан и вообще явно выбивался из их круга. Этим и привлек его внимание.

Толя долго смотрел на него, а потом отреагировал.

- Влад, а ты случайно голову нам не морочил, когда подавал себя как артиста? Какой ты артист? Артисту такое не написать! Он человек подневольный. Что режиссер даст, то и исполняет. А то, что ты мне прочитал, это самостоятельная мысль, писательский уровень. И совсем неплохой. Ты что с ним намерен делать? Его печатать надо. Ты говорил, что стихи твои "Дальний Восток" опубликовал. Кстати, придем домой, покажи, если не трудно. Так вот, рассказ я бы на твоем месте послал в какой-нибудь московский журнал. Ничего в провинции ты не достигнешь.

После этого разговора Владик всерьез задумался о судьбе своих писательских притяза-ний. То, что Толя прав, он понимал. Но перспектива послать рассказ в московский журнал пугала. Один раз уже попробовал... И тут в голову пришла шальная мысль.

- А почему бы опять не послать в тот же "Литературный мир"? Пусть прошло уже семь лет. Но, может быть, там еще работает тот самый писатель, что рекомендовал ему не бросать писать... Надо будет сходить в библиотеку и посмотреть состав редакции.

С такими намерениями Владик вернулся домой. Шло лето 1973 года. Почти месяц, что "Циклон" простоял в порту, он наслаждался пребыванием с семьей. Лена прочитала и отре-дактировала его рассказ. И, очевидно, памятуя о той самой размолвке, больше не упрекала его ни за отсутствие идеологической линии, ни за наличие допущенных синтаксических ошибок. Тем более, что и было их совсем немного. Да и рассказ на нее произвел такое сильное впечат-ление, что она вдруг посмотрела на своего Владика другими глазами. Рядом с ней, на удивле-ние быстро, вырастал писатель. Пусть еще молодой и неопытный, но с собственной манерой письма, своеобразным взглядом на мир и ярким, оригинальным языком. Ей даже стало жаль, что скорее всего стихи останутся для него лишь отдушиной и развлечением, если не забудет о них совсем.

Однако факт оставался фактом. С этим надо было не просто смириться, но и что-то де-лать. Она понимала, что, несмотря на явные литературные способности (слово "талант" она произносить даже про себя боялась), Владик остается, пусть и не самоучкой, но недоученным. В этом свете его, точнее их совместное решение поступать на журналистику было несерьезно. Но что будет дальше, она еще не знала.

Не знала она и о его разговоре с секретарем парторганизации "Циклона". Владик жалел ее самолюбие. То, что касалось предложения подумать о вступлении в партию ее и обрадовало и огорчило. Обрадовало потому, что в совершенно новой сфере и коллективе ему удалось обратить на себя внимание. Но вот то, что это внимание вылилось в предложение вступить в партию, не радовало. Слишком хорошо она знала характер мужа. И уже не раз убеждалась, что давить на него, заставлять его совершать поступки, противные его убеждениям, дело неблаго-дарное. К тому же, кто тогда не знал, что членство в партии налагает на человека такие ограничения, что не всякому по вкусу. Вот, если бы он стремился к карьере - другое дело. Но мечтой его жизни было другое - литературное творчество.