Гул (СИ)

Василий Петрович, в целом, не особенно отличался от прочих жителей города NN, будучи, правда, особенной, можно отметить, незаурядной внешности для такого рода городов. Появлялся он на работе (а если заметить что только там, в силу такого рода службы и находился, то носил всегда) в выцветшей несколько двубортной шинели с золотыми на вид пуговицами, бывшей иссиня-зеленого оттенка раскраски, которая именовалась им самим, как он заявлял "для хохмы " - квадратичным сюртуком. Волосы его образовывали что-то наподобие наскоро сплетённого гнезда, обвивавшегося вкруг того самого места, которое, судя по всему, предназначалось пристанищем для какого-то неведомого птенца. Имел он также обыкновение (хотя, никакого обыкновения здесь, вероятно, не было, просто так получалось само - собой) носить шести - семидневную щетину, считавшуюся особенно странной, учитывая, что бритым, а с тем же и чуть более поросшем Василия Петровича никто никогда не наблюдал. Да и где ему, не покидавшему вовсе свой рабочий пост, было бриться? - вероятно, таким Горчицин был задуман самой природой. При всем этом, за красочным обликом его скрывались те же злобные, слегка угловатые черты лица, присущие всем, совершенно, местным обитателям.

Скажем, что посетивший город турист мог бы скорее почувствовать себя отщепенцем, или, если угодно, изгоем в окружившей его общине города NN, нежели воспринял бы самих его обитателей "какими-то не такими", по отношению к нему, людьми. Сталось бы именно так и ни как иначе, по той причине, что город NN был погружён в такого рода настроения, что поступки совершаемые местными его жителями, произносимые ими словечки, фразы (а произносили граждане города, сажем прямо, одно и тоже) были невероятно органичны, и так, что всё другое здесь - не местное - казалось каким-то инородным, если не сказать вовсе ошибочным. Тут не в части была вежливость, казавшаяся жителям города какой-то нарочитой ошибкой, правда это совершенно не значит, что в городе не встречалось готовых придти на помощь людей. Напротив, такие люди встречались, но порыв их вежливости, как правило, был вызван теми пакостями, которые они уже сделали и желанием доказать: "Нет, не такой уж я и плохой, вот делаю доброе дело прямо сейчас". Особенной чертой многих жителей города NN была необыкновенная занятость, видимая, натурально, по приходу к врачу. Бывало, что только заждавшийся в очереди посетитель поликлиники откроет дверь врачебного кабинета, как тот посмотрит, а даже и оглядит с ног до головы таким взглядом, что тут же появлялось ощущение, точно его отрывают от чего-то столь важного, что клиент, сознающий, в единственный миг сущую незначительность своей болезни, тут же бросался прочь из больницы. Так, работа дежурного терапевта местной лечебницы, той самой ветхой постройки, Сельского Дениса Алексеевича сошла, с некоторых пор, лишь к обслуживанию одного подслеповатого старичка, что не мог в полной мере оценить осуждающего терапевтического взгляда и к решению головоломки, не собранного ни единого раза разноцветного кубика. На вопрос о том, почему работа его с течением времени стала подобна отсутствию какой - либо работы, доктор объяснял: "Рецепты выписывать не трудно - трудно ладить с людьми. Они кричат, а порою даже ревут, вопрошая об убийстве, дабы избавить себя от нестерпимой боли. Тьфу... да ну их к чёртовой матери". Было это верной точкой зрения, или же вздором старого тунеядца - судить не нам, а его пациентам. Впрочем, им подобный расклад приходился по вкусу.

Но, всё же, автор незаслуженно мало внимания уделил выше обозначенным "городкам", в одном из которых и берёт своё начало путешествие, действительное путешествие, задуманное однажды автором к описанию, тем более что не встречается ничего, совершенно, более приятного в окрестностях города NN.

Внутренности крохотных в размере городков, как бы чередующихся не пластами, но пластинками, друг за другом, меняющихся в цвете, выглядывающих друг из-за друга коробков, потрескавшихся краской хрущёвок, были окаймлены, как будто бы, со всех сторон фонарями, направленными на дорожную ленту, стелящуюся вкруг площадки, бывшей сердцевиной каждого "городка". Они, казалось, забирали, по вечерам, весь свет - тот самый, что днём находился в пределах детской площадки, превращая её в место всего самого страшного, что только могло произойти и нередко происходило в городе NN. Нередко подобные площадки зачинали мёртвые ныне полуразрушенные фонтанчики, созданные, казалось, в стиле готики, но так лишь казалось, а выполнены они были без особенного желания добиться определённого стиля. Они зачастую становились местом встречи молодых пар, а ещё чаще бессрочного ожидания её, не пришедшей тогда. Качели, располагавшиеся ближе к центру, поодаль от рифленого фонтана, те самые, которые ещё в детстве умудрялись преображаться и в космический корабль и в самолёт - истребитель МиГ-29 (оснащённый сменяющими друг друга поочерёдно боевыми установками), всегда подбитый вражеским БПЛА - на действительного врага фантазии тогда, увы, не хватало, а вероятно не хотелось делить воздух с живым врагом, не оставляющим иного выхода, как только катапультироваться на кучу песка, близ остававшегося, после, одиноко раскачивающегося аттракциона. При мысли о тех двориках, вспоминаются с ней же чугунные балкончики, с которых какая-то мама - всегда разная - подзывала своё дитя домой. Правда теперь уже никто не подзывает, теперь, откровенно говоря, не осталось тех, кого можно было бы позвать. И когда все дети забегали в подъезд, кто-то оставался, в одиночестве, наблюдать, как распускается бутон пригородной ночи, сквозящий яркими, белыми точками звёзд. И у него - того стоящего - не оставалось ни малейшего сомнения, что чёрный купол ночи - лишь решето, скрывающее вечный поток света, которое вскоре поднимет, алюминиевой крышкой утреннего блюда, чья-то огромная рука - и тогда ночь подойдёт к концу. Но вскоре и он медленно, откинув несколько голову, уходил домой, оставляя свой городок "Б" до следующего вечера. Утро в городе NN наступало рано, с первыми лучами солнца, тогда выходили из своих подъездов первые недовольные чем-то, наделенные угрюмыми лицами жители городка "Б". Правда, среди них также имели место быть исключения, в виде которого, в тёплый майский день из своего дома вывалился со счастливым выражением лица, спешащий по каким-то ведомым лишь ему самому делам, Геннадий Викторович Замашкин.

2.

Геннадий Викторович Замашкин не то что бы особенно отличался от прочих жителей города NN, вовсе нет, просто так сложилась судьба Геннадия, что многое влиявшее на становление характера большей доли населения его - стоит, однако, повториться, что характер здесь был один на всех - как-то необыкновенным образом обвилось вкруг, не разу не коснувшись Гениной судьбы. Так, будучи в момент происхождения повести пятидесяти двух летним мужем, маленький ещё Геннадий Викторович был награждён, в той же всё местной поликлинике, диагнозом слабоумия, благо не тем - означающим отсутствие более всего человеческого в самом человеке. Отнюдь, Генин диагноз, можно сказать, сохранил в нём того человека, которого многие иные - здоровые - за первые свои двадцать лет жизни, безвозвратно теряют. В школе Гена не обучался - был определён - надо понимать, в силу своей болезни - к домашнему образованию, где и познал для себя важнейшие истины.

...В возрасте восьми ещё лет, Геннадий понял себя отлично от того, как определились бы, обыкновенно, его сверстники - сказалось, скорее всего, тепличное воспитание его, или невозможность Гены вписать себя в картину общего существования каким-то иным способом. Так или иначе, Гена, в действительности, не мыслил себя - как часто подобное встречается в юном возрасте - частью мирового пазла, в отсутствие кусочка которого, изображённый герой способен был бы лишиться пальца руки, а то и глаза, скорее - тем самым, представленным на мозаичном полотне героем, возвышающимся, одиноко, в пространстве бескрайней, взвывающей всеми своими Январями, зимы. И того, однако, не станет достаточным для точного выражения, испытываемых Геннадием чувств к окружающему его миру, возможных также к обобщению, как то - Геннадий Викторович с малых своих лет и до преклонного уже возраста ощущал всех, окружавших себя - собственной иллюзией, а себя, в тот же момент, иллюзией, создаваемой всеми прочими. Куда проще предстанет - скорее даже понятнее, нежели проще (в городе NN, местные жители не уделяли должного внимания словам, чего желает избежать автор) - Генин внутренний мир, позволь мы себе окунуться в него (не глубоко - лишь по пояс), бывшего когда-то миром восьмилетнего ребёнка.