Игры Кришны. Кришитоши (СИ)

— Это она?

— Да, доченька. Ты словно ее копия.

— Я видела у Артура дома картину, на которой изображена балерина. Но мне почему-то казалось, что это он меня изобразил в виде танцовщицы. Артур любит рисовать меня в разных образах. В виде монахини, в одежде средних веков. Но почему ты раньше мне не рассказывала эту историю?

— Боялась…

— Чего же? — гладя мать по плечу, спросила Яна.

— Не знаю. Просто боялась. Как же мне хочется вновь вернуть хорошие отношения с Надеждой!..

— Теперь мне понятно, почему она постоянно разглядывает меня, а однажды даже прослезилась, глядя на меня, — сказала Яна, обняв свою мать. — Мне пора идти, извини.

Я

Танго

В ожидании я разглядывал ворону, которая , сидела прямо напротив меня. Я узнал ее по приближающемуся звуку шагов. Яна присела, ничего не говоря. Взглянув ей в лицо, я увидел слезы, бегущие по ее щекам.

— Почему ты плачешь? — спросил я.

— Я чувствую, как отдаляюсь от своей матери. Мы меньше говорим. А если и делаем это, то не понимаем друг друга, — ответила Яна.

— Ты взрослеешь. Становишься самой собой. В это время человек обретает свободу, обрывая нить за нитью, дергая за которые, им манипулируют родители. Ни одно животное не опекает свое дитя, когда оно достигает возраста, когда само способно о себе позаботиться. И попробуй навяжись ему! В лучшем случае начнется драка. К счастью, от животных нас отличает наличие разума. Его же присутствие губит нас, разрывая нашу связь с природой. А мать не что иное, как проявление самой природы, заботящееся о своем чаде.

— Почему ты не говорил мне, что я похожа на твою мать? — спросила Яна.

— Это обстоятельство изменило бы что-то в наших отношениях?

— Возможно, — ответила Яна и добавила: – Правда осветляет отношения.

— А разве я лгал тебе? — спросил я ее.

— Нет, ты скрывал, — с претензией в голосе заявила Яна.

— Я любил, — ответил я.

— Любил? — спросила она. — Ты сказал «любил» в прошедшем времени.

— Я люблю, люблю! — обняв Яну, я целовал ее еще не высохшие от слез щеки, но пора было уже постепенно менять тему разговора. — Смотри, как все вокруг наливается жизнью. Земля дышит свежестью под покровом молодой зелени. Хочется бежать сломя голову. Как в детстве!

Мне иногда кажется, что смысл нашей жизни заключен в том, чтобы пройти все ее перипетии, сохранив детскую непосредственность.

— В детстве мне снился один и тот же сон. Во сне я бегаю по католическому собору и играю со своим эхо. Я вижу распятие у алтаря и размытое ярким светом лицо священника.

— Девочка моя, наши сновидения непременно являются частью нашего пути, и неведомым мне образы связывают нас с нашим прошлым или будущим, которое также, как и тебе, является мне в ночных видениях. Но я не помню образов так, как ты. Во мне живут лишь ассоциации. Они словно стена, которую я не могу преодолеть. Я знаю точно: за ее пределами пропасть, и есть только один способ избежать падения — не заглядывать в нее. Но как?.. Как отвести свой взгляд, когда пропасть манит с неудержимо силой? Я вижу ее сквозь стену, разделяющую нас. Сквозь стену, по которой карабкаюсь в надежде преодолеть ее. Срываюсь. Лечу, испытывая волнующую дрожь падения.

— Я твой выступ на стене. Ухватись за меня, — прижавшись ко мне, вкрадчиво произнесла Яна.

— Но зачем? Все что, прожито, является лучшим. Как художник я себя исчерпал. Единственный источник насыщения для моей души — это головокружительное падение, ощущение полета, данное свыше для того же, для чего птице даны крылья.

— Но птицы приземляются для того, чтобы отдохнуть.

— Как и я. И мне кажется, что я делаю это в последний раз.

— Ты же говоришь о желании жить, о весне расцветающей?

— Да. И это то, что я пережил. И оно было лучшим.

— Я для тебя тоже лишь то, что ты пережил?

— Да, девочка моя. И ты тоже лучшее.

— Ты говоришь мне это только потому, что хочешь избавиться от меня, как от надоевшей игрушки. Я устала бороться за тебя со своей матерью, и теперь мне приходится бороться за тебя с тобой.

Яна встала и, не сказав больше ни слова, ушла. Не могу понять, почему я не остановил ее. Помню только, что, согревшись в лучах весеннего солнца, отправился домой.

Говинда

Начало пути

Рождение Виктора

Итальянским темпераментом рассекая осеннюю прохладу, они шли по разбитой колесами карет, дороге.

— Джузеппе, я слышал, у тебя родился сын, — раздался голос одного из ночных путников.

— Да, Винченсио. Моя супруга сейчас совсем без сил: роды были тяжелые, она потеряла много крови. Эти деньги будут очень кстати. Я найму ей лучшего доктора Италии!

Винченсио протянул Джузеппе маленький сундучок, который всю дорогу нес в руках.

— Тяжелый! — радостно воскликнул Джузеппе. В тот же момент Винченсио, воспользовавшись тем, что руки его попутчика были заняты, нанес ему смертельную рану в горло. Джузеппе, захлебываясь кровью и не выпуская из рук сундучок, упал.

          Ночь скрывала изъяны маленькой комнаты в доме на краю Рима. Пламя свечи едва разгоняло мрак, окутавший обстановку, которая свидетельствовала об убогой нищете. В углу комнаты стояла старая двуспальная кровать. На ней, свернувшись калачиком, лежала женщина. Лицо ее было бледно и измучено голодом, но тонкие черты выдавали ее благородное происхождение. Одной рукой она обнимала ребенка и, чтобы не разбудить его, лежала совершенно неподвижно. Только изредка она осторожно стирала ладонью слезы, бежавшие по ее щекам. Лица отца, матери, сестры, с которой она беззаботно резвилась на лугу у родного поместья, проплывали перед ее внутренним взором. Она чувствовала, что умирает, оставляя своего новорожденного сына одного в целом мире.

— Милый Джузеппе, где же ты? Что же ты наделал? — спрашивала она пустоту и вспоминала, как Джузепе уговаривал ее бежать с ним. Измучив себя воспоминаниями и дурными мыслями, истощенная потерей крови, она уснула.

           Закончив воскресную службу в церкви Сан Джованни ин Латерано, отец Франческо отправился в бедные кварталы города, чтобы проведать неимущих из своей паствы. Будучи главой ордена милосердия, созданного им на пожертвования богатых горожан, он обходил нуждающихся, принося одним лекарственные настои, другим одежду, третьим еду. Помогал ему его ближайший друг Петр. С трепетом в сердце его всегда ждали дети.

Зайдя в самые узкие и нищие кварталы города, отец Франческо и Петр подошли к дому, где жили несколько бедных семей, на попечении которых находились сироты. Дверь им открыла женщина лет сорока в поношенном и засалившемся платье. Ее лицо казалось обветренным и уставшим. За ее спиной стояли дети: девочка лет шести и трое мальчишек, которые, не дожидаясь, пока женщина поздоровается с гостем, взяли отца Франческо за руку и завели его в дом.

В комнату, обставленную старой потрескавшейся мебелью, пробивался луч осеннего солнца, придавая стенам и потолку, потемневшим от времени, совсем унылый вид. В середине комнаты стоял стол. За него дети и усадили отца Франческо, а сами забрались ему на колени. Он рассказывал им библейские истории, когда в комнату вернулась женщина, встретившая его у порога. На руках она держала младенца.

— Она умерла, — произнесла она, передавая малыша в руки отца Франческо.

— Луиза, где отец ребенка?

— Утром его нашли недалеко от Рима с перерезанным горлом.

— Я позабочусь о них, — сказал отец Франческо, передавая малыша Петру.

На следующее утро Джузеппе и Бэлла были похоронены. Малыша назвали Виктором, ему наняли кормилицу. Когда его отняли от груди, отец Франческо взял его на свое попечение.

Я

Возвращение

Примирение

День пролетел незаметно. Ночь объяла все видимое. Улицы города, смотревшие в ночное небо своими огненными глазами, постепенно затихали. Еще переживая сегодняшнюю ссору, я вышел во двор. На скамейке в сплетении шепчущихся ветвей сидела Яна. Подойдя ближе, я присел на скамейку так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Она встала — я последовал за ней. Обняв ее за талию, я испугался, что сделал ей больно, настолько беззащитной она мне казалась. Я не знал, чего ожидать — отпора или взаимной нежности. Через несколько мгновений ее взгляд разогнал все мои сомнения: мы преодолели ссору, нас сближало обоюдное желание любви. Молчание наконец прервал ее вкрадчивый шепот.