Великий тес

— Дурак он и есть дурак! — неприязненно отмахнулся Иван. — Его хоть за ятры подвесь — не поумнеет. Вон заводчик! — указал на Горбуна, прятавшегося за стеной амбара.

— Взять его! — приказал атаман Яков.

Казаки схватили Горбуна под руки, бросили в ноги молодому атаману.

— Другим в науку! — строго изрек тот. — Пьяного, как протрезвеет, бить кнутом, а подстрекателя повесить!

— Невинен, батюшка! — взвыл Горбун, царапая землю. — Не губи, христа ради! — вскочил на трясущиеся ноги. Из штанины потекло.

Казаки захохотали. Усмехнулся и молодой атаман. Горбун, уловив перемену в его настроении, снова упал на четвереньки, завертелся чертом, выстукивая лбом о землю на все четыре стороны.

Сувор со скрученными руками как зверь вращал окровавленными глазами и поносно орал:

— Биты уже! Казнить смертью только государь может, не вы. Или забивай кнутом, или давай пятнадцать рублев!

Яков тряхнул плетью, двинулся грудью на буянившего.

— Со своими дворовыми сам разберусь! — осадил сына казачий голова и приказал казакам: — Обоих в казенку!

Врубленная в стену тюрьма была набита скарбом прибывшего отряда. Бывших дворовых пришлось посадить на цепь в пустовавшей аманатской избе. После утренних молитв, до завтрака, казачий голова посочувствовал смутьянам и пошел взглянуть на них. Распахнул подпертую дверь. Горбун и Сувор сидели на нарах с печальными лицами.

— Протрезвели? — строго спросил Похабов, постукивая батожком по голяшке сапога. — Сказывайте, что вчера бунтовали?

— Не пил, не буянил! — завыл Горбун, потряхивая цепью. — Почто страдаю?

Федька воротил набок опухшее лицо. Под его глазами вздулись и расплылись синяки.

— Ничего не помню! Пьяный был! — прошепелявил ссохшимися губами.

— Что я тебе задолжал? — строже спросил казачий голова. Резче застучал батогом по голяшке.

— Это я у тебя в кабальных должниках! — шмыгнул носом Сувор. — Чего уж там!

— А чего орал?

— Говорю же, пьяный был! Кого спрашиваешь?

— Отпусти этого! — указал казаку на Сувора.

Ушлые глаза Горбуна забегали, руки затряслись. Он завопил так, что казак, снимавший цепь с Сувора, поморщился от звона в ушах.

— Федька свое получил! — потянул за цепь Похабов, выволок упиравшегося Горбуна из аманатской избы, несколько раз вытянул вдоль спины батогом. — Сказано, лучше бы не родиться тому, через кого приходит соблазн. В другой раз станешь кого подстрекать — удавлю! — Бросил цепь и кивнул казаку: — Отпусти и этого!

Поднималось солнце. С реки веяло свежестью и прохладой. Прибитые утренним холодком, сонно погуживали комары. Яков сидел на крыльце приказной избы в накинутом на плечи кафтане, снисходительно посмеивался, наблюдая, как отец творит расправу.

— Палача не завели! — буркнул сыну Иван и бросил батожок под крыльцо.

— Когда уходим, голова? — спросил Яков, показывая, что эти дела его не касаются.

— Как отдохнут твои люди, так и пойдем!

— Тогда сегодня пусть отдыхают! Завтра будем грузить струги!

— Завтра так завтра, — согласился Иван и добавил, усмехнувшись в бороду: — Коли молодой жены не жаль.

— Пусть привыкает! — жестко ответил Яков.

Сверх своего хлебного оклада казаки атамана Якова везли двести пудов ржи для атамана Колесникова, за Байкал. Пороги были пройдены. До Верхнего острога казачий голова дал им в гужи по коню на струг. Облегчение было явным, и пока никто из бурлаков не роптал на чужой груз.

Прибывший с отрядом белый поп зычным голосом отслужил молебен об отплытии, окропил суда и людей святой водой. Атаман Яков махнул рукой ертаулам, и первый струг двинулся против течения реки. За последним судном с рожью для строителей Балаганского острога шли Иван Похабов с Савиной.

За время отсутствия головы казаки Дмитрия Фирсова собрали избу. По недостатку леса частокол был поставлен только местами и всего в полторы сажени. Оглядывая строение, старый Похабов проворчал:

— Равнина! Без надолбов никак нельзя! — Притом понимал, каких трудов стоило казакам Фирсова доставить сюда лес. — Ладно уж! Как дойдут руки, так поставим! — скупо похвалил строителей.

Он велел отряду Якова париться в бане и отдыхать, сам стал выспрашивать у Фирсова, какие суда и люди проходили мимо острога. Надзор за воровским тёсом был возложен на него. А время для движения промышленных и воровских ватаг было самым подходящим.

Казаки Якова и строители Фирсова не раз видели русские струги, шедшие вверх по реке. За занятостью они не могли гоняться за ними. У казачьего головы не было надежды, что дозорные, оставленные им на Иркуте, смогут остановить множество людей, уходивших вверх по Ангаре и, скорей всего, за море. Надо было укреплять зимовье на Дьячьем острове и острожек на байкальском култуке.

Иван Похабов дал наставления казакам Фирсова и с отрядом Якова двинулся дальше к Иркуту. Он беспокоился и спешил. В зимовье на Дьячьем острове было оставлено всего только трое служилых, среди них молодой Никитка Фирсов. Иеромонах Герасим со своими вкладчиками защитить их не мог.

Не зря дурные предчувствия томили в пути старого Похабова. Едва сводный отряд дошел до скита, вместо молебна и благословения казаки были ошеломлены известием, что зимовье на Дьячьем острове занято людьми русской породы, невесть откуда прибывшими. Старцев они не почитали, подарков и поклонов черному попу с его вкладчиками не давали, но с иконы Богородицы, подаренной сибирским архиепископом, тайком отколупали драгоценные камни.

— Грех-то какой? — крестился Герасим, оглядывая енисейцев.

— Казаки хоть живы? — стал пытать его и вкладчиков Иван.

— Ничего не знаем! — винились они. — Давно никого не видели. А пришлых бродников было не меньше тридцати.

Вечерело. На повороте реки в лучах заходящего солнца кроваво багровел стрежень. Дойти до устья Иркута засветло отряд не успевал. Иван велел всем стругам переправиться на другой берег и разбить табор.

Как только енисейцы и московские стрельцы с послами переплыли реку, сделались сумерки. Старым казакам здешние места были хорошо знакомы, и они предлагали напасть на зимовье ночью.

— Что там за люди — мы знаем со слов скитников! — разумно воспротивился им Яков. — Среди ночи ненароком можем побить своих. Надо дождаться утра и узнать все явно.

Как ни торопился казачий голова, как ни беспокоился за оставленных им годовалыциков, но вынужден был согласиться с сыном и велел ночевать на берегу.

Чуток старческий сон. Только поблекло звездное небо перед рассветом, он поднял верного десятского Дружинку с проворным молодым казаком, отправил их на остров с наказом: в ссоры не вступать, все высмотреть тайно и вернуться.

Они вернулись на стан на утренней заре. У молодого казака борода висела сопревшей апрельской сосулькой, волосы были мокрыми. Дру-жинка доложил, что в сумерках тайком они подошли к Иркуту против острова. Сколько ни прислушивались, не услышали ни звука, не учуяли дыма. Тогда старый десятский велел молодому переплыть протоку. Тот поплыл нагишом. Остров не обходил, уж больно лютовали на рассвете комары, но в зимовье, в баню заглянул и не нашел там ни души. А зола в очаге была теплой. То ли все ушли, завидев казаков, то ли спрятались где-то на острове.

Выслушав их, старый Похабов взглянул на сына.

— Идти надо! — сказал тот.

Остров был пуст. Лабаз и изба обобраны дочиста. Из железа в зимовье не осталось ни гвоздя, ни крючка.

— В Дауры побежали! — добродушно посмеивались казаки, осматривая остров.

Судя по следам, здешние беглецы еще вечером заметили отряд и ушли вверх по Иркуту.

— Да их с полсотни! — со странным восторгом разглядывали вытоптанный берег казаки.

В избу идти никому не хотелось, хоть там не ел гнус. Задымила баня. Далеко по реке стали разноситься голоса служилых. Савина хлопотала о выпечке хлеба, привычно обживала знакомый остров. За ней послушно ходила невестка и помогала как могла.

Отец и сын Похабовы сидели возле дымокура. Яков помахивал у лица веткой.