Великий тес

— Похлопочу! — неуверенно пообещал Иван. — Только куда уж мне в Москву-то? Разве в Тобольский отправят.

— С такими послами могут и в царских палатах принять! — кивнул в сторону причалившего струга Бекетов. — Бери с собой соболей и лис. Сшей две собольи шубы в зиму да поддевку. Что на тебе надето, провезешь беспошлинно: ты — служилый. По пути поменяешь на ходовой товар. Даст Бог, вернешься с ним в Енисейский и будет твоя прибыль больше, чем за всю прежнюю службу от государева жалованья.

И обо мне не забудь, — напомнил. — Пусть указом восстановят в головстве и в прежнем жалованье.

— А себе буду просить тихую службу! — вздохнул Иван, примечая вблизи, как постарел Бекетов.

С галкинской заимки Похабов отправил в острог вестовых на резвых конях, чтобы там встретили послов мунгальского царевича с подобающими почестями. Гребцы струга нетерпеливо поглядывали вперед, но не налегали на весла. Их несла река. Сын боярский давал время начальным людям острога, чтобы приготовились к встрече.

Едва на левом берегу Енисея завиднелись купола острожных церквей, он приказал дать залп из пищалей. Под яром у причала, напротив главных острожных ворот, уже толпились люди в праздничных одеждах. Со смотровой башни в синее небо взметнулись пороховые грибки ответных выстрелов. Гребцы наконец-то налегли на весла, струг понесся к причалу, развернулся против течения, подгребая к берегу. Полдюжины молодых казаков и посадских вошли в воду, схватили его за борта. На помощь им кинулись другие и с ликованием вытащили тяжелое судно на сушу.

— Слава Тебе, Господи! — встали на корме и закрестились Иван Похабов со старцем Герасимом.

По ступеням крутого берега к воде спускался новый воевода. За ним шли два незнакомых сына боярских и прежний, уваровский, подьячий Василий Шпилькин. Похоже, что государево число средних чинов¹¹⁰ в остроге снова было увеличено.

Послы Седек и Улитай весь долгий путь хмуро и важно помалкивали, надували щеки, поглядывали на казаков с важностью, стараясь не уронить достоинства пославшего их царевича. Чорда и Гарма, напротив, были говорливы и любопытны. Еще за Байкалом выспрашивали, как что называется по-русски, и ко времени прибытия в Енисейский острог уже толмачили.

— Главные люди! — указал им Похабов на воеводу с подьячим и таможенным головой.

Чорда с Гармой передали его слова Седеку с Улитаем. Те встали на носу струга, не спеша сойти на сушу. Молодые казаки и охочие люди в мокрых сапогах подхватили их на руки, поставили на землю против воеводы. Седек с Улитаем исполнились пущей важности, огласили приветствие их царевича казачьему царю. Воевода, блеснув живыми, насмешливыми глазами, поклонился на восход. Послы поклонились на закат.

Ритуал встречи был соблюден без обид и унижений. Воевода повел послов в острог. Иван огляделся по сторонам, увидел Савину со старшим сыном Емелей в густой бороде. На душе его стало радостно. «Вот и все! — подумал. — Хватит с меня дальних служб!» От острожных ворот к причалу опасливо спускался с посохом старик в красном кафтане и шапке сына боярского. Иван пригляделся и вскрикнул:

— Максимка? Что же ты такой ветхий?

— Хвораю! — ответил старый атаман. — Теперь уж легче. А то совсем плохо было. Стареем, брат Иван!

— Стареем! — со вздохами согласился Похабов.

— Настена велела встретить тебя да позвать к столу.

Иван оглянулся на Савину с Емелей. На борту струга сиротливо, как ясыри, сидели Первуха со Вторкой, смущенно поглядывали на людей, на острожные ворота, на купола церквей. Чуть в стороне, на окатыше подмытого яра, терпеливо ждал Ивана подьячий Василий Шпилькин.

— Разберусь с делами и приду! — пообещал он Максиму, ласково взглянул на Савину с Емелей. — А вы племянников моих примите и приветьте, — попросил.

Савина, не отрывая от него туманных глаз, смахнула со щек радостные слезы, обернулась к Первухе со Вторкой в струге. Племянники заулыбались ей.

— Дочку высматриваешь? — спросила Ивана, и ее голос напевно зазвучал в ушах, отзываясь прежний лаской. — В Томский город уехала с мужем. Савоська выхлопотал там себе службу.

— Вон что? — болезненно смежил веки Иван. — Ну, ступайте с Богом! — кивнул племянникам и Савине с Емелей, обернулся к подьячему: — Здорово живешь, при новом-то воеводе?

— Слава богу! — ответил тот. — Хороший воевода. Ничего плохого о нем не скажу. — И добавил, указывая глазами на мешки в струге: — Показывай, что ли!

Прибывшие со служб казаки оторвались от знакомых и родственников, опять собрались возле струга. По принятому порядку десятский Дружинка с двумя служилыми взяли мешки с казенной ясачной рухлядью. Другие подхватили свои добытые меха, отбитые в боях сабли, куяки, шишаки и поручи, пищали и котлы. На судне остались одеяла и шубные кафтаны, истрепанный парус. Шпилькин поставил возле струга престарелого острожного воротника и повел прибывших казаков в острог.

— Прошлогодний ясак получил? — спросил его Иван.

— Получил, — улыбаясь, ответил подьячий. — Сперва посыльные сильно на тебя жаловались, но после покаялись, — с пониманием взглянул на сына боярского. — По оценке енисейских торговых людей, было рухляди на триста двадцать девять рублей двадцать три алтына две деньги.

— Я думал больше! — признался Иван.

Подьячий принял по описи старые ружья и котлы. Со слов сына боярского записал, что две пищали украдены в Мунгалах. Мешки с рухлядью он опечатал и велел сложить в келейке при церкви. На том казаки были отпущены на отдых.

Дом Филиппа Михалева когда-то стоял привольно и просторно, в стороне от острожной стены. Теперь расширившийся острог подступил к самым воротам. Теснимый со всех сторон другими посадскими домами, михалевский двор стал мал, огород и вовсе урезан. Заждавшись Ивана, выстывала баня.

В подлатанных рубахах сыновей Савины за столом сидели распаренные Первуха со Вторкой, Емелька Савин и сама Савина. Ухаживала за гостями проворная Емелькина жена. Все другие сыновья Савины и Филиппа были в отъезде и на службах. Емеля тоже спешил уехать на пашенную заимку Терентия Савина. Вскоре в доме остались только Савина с Иваном да его племянники.

Стемнело. Уже дремали на лавках Первуха со Вторкой, Савина тихо рассказывала о своем житье при доме. Подперев рукой щеку, все глядела на своего постаревшего полюбовного молодца большими любящими глазами.

— Будто учуяла там, в Братском. Или Господь надоумил! После Филиппа, до Рождества, все четверо с женами и внуками здесь собрались. А мне-то хорошо было, когда они со мной: счастливая, как наседка с цыплятами. Только тебя не хватало.

Легли они в чистой горнице, слушали сонное гудение комаров. «Пора и в радость пожить», — опять подумал Иван, зашептал Савине на ухо:

— Буду проситься на службу рядом с острогом. Хоть бы приказчиком в слободу или опять в Маковский.

На другой день воевода принимал ясак, непридирчиво разглядывал долевую рухлядь казаков: лучшие соболя были среди ясачных сороков. Ивана Похабова он повел в съезжую избу, посадил напротив себя на лавку и стал расспрашивать о походе. Писец и подьячий, поскрипывая перьями, записывали расспросные речи. Иван рассказывал о походах небрежно и торопливо, спешил вернуться к Савине. Ничто другое ему не шло на ум.

Воевода был ни молод и ни стар: с проседью в стриженой бороде. Не нравилось Ивану, что нынешние дворяне и сыны боярские при высоких должностях стригут бороды, нарушая ветхозаветные Заповеди Господа и казачьи традиции. Но приходилось с этим мириться, подступал иной век. Бывавшие в Москве люди говорили, что сам царь Алексей бреет бороду и носит длинные усы.

А воевода Похабову понравился: без спеси, с умными глазами, он вел расспрос без коварства и подозрительности. Пожурил, что Иван в Братском пытал огнем своих казаков, но похвалил, что вернул казне украденную рухлядь.

— Пятидесятник Василий Колесников на тебя жаловался, — укорил со смехом. — Увечил, дескать, его, кости ломал. После, правда, Пятунка Голубцов при расспросных речах объявил, что тот первый обнажил саблю… Смотри! Я тебя предупредил. В Тобольском могут спросить строже. Знай как отвечать!