Заря счастье кует

Белые колышки по прежнему оттесняли тайгу.

Расчищалась площадка под двухквартирные. «Пенсии, поди, не лишат».

Не в расчете ли на эти молодые – именно молодые! – спецкачества и свел их в тайгу кто-то мудрый, явно впередсмотрящий! Ставка – на неприкосновенный запас их энергии. Ставка – на их приязнь к риску и решимость – уметь рисковать. Наконец – дружба!

«Риск в тайге, – рассуждал Павел Артемьевич, – риск в тайге – брат родной. Огонь и оружие. Молодость тоже – огонь и оружие. Молодой пусть там, где и зарвется, пусть ошибется – есть время поправиться. До инфаркта и гипертонии ему далеко, до пенсии и того протяженнее – нет той автобиографической «мудрой» оглядки, той страховки-перестраховки и осторожности, когда прошлый опыт похож на наручники. Ведь иной старый кадр размахнулся, а... удару-то и не последовало. Пшиком все изошло. Вспомнил бывшие травмы, синяки и болячки – выговора с занесением, ревизии. Как его «с наждачком», как «с песочком» да как с него «стружку снимали», как «стоял на ковре»... Вспомнит об этом бывалый иной ветеран и, словно мишка-медведь, схлопотавший когда-то дуплетом картечи, рефлекторно почнет себе старые раны зализывать. Тут лизнет – саднит, там лизнет – жжет, тут ноет, там – боль... «Тсс-шшш-ш!! – смиряет он в пшике замах. – Дыш-шши равномерно до пенсии».

Так рассуждал в тишине кабинета Павел Артемьевич – белозубый и бравый старик, сам с синяками и шишками вдоль биографии, поперек послужного списка, но... Но не разучившийся экспериментировать и рисковать.

Вот тогда-то и заприглядывался он к Грудцыну и Красилову. Вот тогда-то и пометил в настольном календаре: «Ярковский леспромхоз. Инженер Таланцев. Друзья-однокурсники».

Слушая по радио комсомольскую песню со словами: «Дайте трудное дело дайте дело большое...» и позднее сводя однокурсников в одну точку на карте и местности, отвечал Павел Артемьевич неизвестно себе или песне:

– Пожалуйста! Берите! Впрягайтесь. В случае чего – плечо мое с вами. Поддержу. Подопру. Посоветуемся...

Так возник этот сплав возрастной умудренности, прозорливости, опыта, сплав отеческого наставничества, доброжелательства – с сыновним задором, с цепкой хваткой молодого ума, с горячими родниками непочатой энергии, с молодым ожиданием своего большого и трудного дела. Не на такой ли взаимокровный, взаимодуховный деятельный союз и нацеливает нас партия в деле сотрудничества молодых и старых кадров!

Когда парни изложили Павлу Артемьевичу свой проект и задел по двухквартирной застройке поселка, обрисовали затем житейские блага, отсюда идущие, тот хитренько прищурился и изрек:

– Так-с... Значит, лук, картошечка и укроп! А порубочные площади вы осмотрели!

– Не все. Не успели еще, – замешкались «лешие».

– Зато к хозяйке в кастрюлю успели... Молодцы! С заглядом жить начинаете. Стало быть, говорите, петух, поросенок, рябинки и сотка картошки!.. Угу...

С теми же деньгами, с теми же материалами начали строить аккуратные двухквартирные домики. На задах, там, где быть огородам, с материнским гнездом и усатым кореньем, выдирались деревья. Обносили участки штакетником. Городились под окнами садики. В такие квартиры, с «усадьбой», с одноэтажным надежным теплом, охотно въезжали рабочие семьи, домовито устраивались и загадывали себе здесь долгую жизнь.

...И до птичьего молока

Погожее сентябрьское утро.

Вдоль главной поселковой улицы, упирающейся в двухэтажное здание главной конторы, растянулись с кистями и ведрами старшие школьники. Оки красят заборы и свеженабитый штакетник. Идет урок труда. Правильнее сказать – урок уважения к труду. Именно они, подростки, со своим силовым озорством, чаще всего и ломают хрупкие планки штакетника. Дали им ведер, краски, кистей – действуйте! Свое крашеное – дороже чужих позолот.

Центральная улица поселка выложена бетонными плитами. Вдоль нее подрастают березки, рябинки и прочие деревца. Веселые домики, веселые окна, поселок чист, по-таежному свеж и красив. Не было еще тяжелых туманов и седых утренничков, могучая картофельная ботва в огородцах стоит пока зелена, нетронута.

По последней переписи населения на месте былых белых колышков проживало уже 2700 человек.

Разыскиваю Ивана Таланцева. Он, как и было предсказано «лешими», действительно заместитель по быту. В другом качестве – секретарь партийной организации леспромхоза. Не зря по два колышка бил, где другим доставался один. Иван Григорьевич и сегодня еще – «молодой человек». Гладко выбрит, ни единой не тронут морщинкой, как солдат-первогодок, свеж и румян. Неудивительно. Воздух здесь диким бором креплен, тайгой подсинен, на миллиардах деревьев настоян. С непривычки взапой сладко дышится. Бродят грешные думки: «А не попросить ли у «леших» квартирку! Квартирку плюс лишних десять лет жизни...»

Тепло. Иван Григорьевич без фуражки. На нем темный костюм, белая рубашка под галстуком, ботинки пускают «зайчиков». Можно на самолет и – на выставку мод. А помнит ли он, как лет восемь тому назад, подсев в трусах к ручейку, выполаскивал из импортных и отечественных штанов алебастр!

– Помню, – смеется Иван Григорьевич. – Заскорузнут, потом и скрипят, как у прежнего жениха сапоги.

Мы направляемся в теплицы. В те самые, откуда моему спутнику «лакеев нету» надергано было салату. По дороге Иван Григорьевич рассказывает:

– Завезли для тепличных каркасов трубы, а как из них соразмерные равные дуги согнуть – всеобщий инженерный тупик. Так и так перепробовали – не получается. Одна дуга – колокольчик! Коня запрягай. Другая опять не дуга – загогулина. Уродовали мы их, уродовали и вспомнили вдруг дядю Гришу. Григорий Аристович Сидоров у нас есть. Однажды он уже выручил леспромхоз из беды. Печи в пекарне сложил. Семь лет без ремонта пекут. Стыдно нам, инженеришкам, стыдновато, но зовем дядю Гришу.

– Дядя Гриша, прикинь. Посмотри,– подвели его к штабелю труб. – Гнуть их надо беспощадно в дугу соразмерную.

Высказались и ждем.

Погладил себе живот дядя Гриша, пошептал-пошептал чего-то над трубами, почертил указательным пальцем по воздуху:

– Согну, – говорит. – Как лоза будут гнуться.

И повелел он ставить полукругом столбы. Метр в землю, метр над землей. Затрамбовать намертво повелел. Против первого полукруга – второй, столб к столбу на расстоянии, чтоб между ними только входила труба. «Вот – готово». Смотрим стоим, инженерия. А дядя Гриша вставил конец трубы в зазор между первых столбов и повел, повел ее гнуть до второго порядка, чтобы тоже в зазор. Там до третьего... До четвертого... В конце полукруга вставил в короткий недогнутый конец трубы лом. Помогите маленько! – инженерию просит. Вот так по всему полукругу и гнул. Как из-под штампа пошли каркасины. Одна в одну. Клад мужик! Спит и смекалку свою под подушку кладет. Сейчас птичник механизирует. Тоже шепчет и пальцем по воздуху чертит. Чего-нибудь вычертит. На все руки – колдун... Напишите о нем. Я вас потом познакомлю.

Теплицы (осенью их было две с первого урожая продали в рабочие семьи поселка около 3,5 тонн огурцов, 1200 килограммов зеленого лука и 150 – помидоров. С помидорами оплошали. Неудачный выбрали сорт. Сейчас в рассаде пойдут в испытания «сибирский скороспелый» и «уральский многоплодный».

Возглавляет этот зеленый «съедобный оазис» агроном Любовь Михайловна Плеханова. Она не взяла ростом, фигурка девчоночья, любая огуречная плеть, вьющаяся по шнуру, наверняка в полтора раза выше ее. Но, как говорится, мала птичка!.. Любовь Михайловна окрылена своим делом, видит в нем малое чудо. Это ее чарами, ее волшебством засияет вдруг на новогоднем столе лесоруба, даст душистую сладкую слезку молодой озорной огурец.

Агроному всего двадцать пять. Помощницы у нее и того моложе. Все здесь, воистину, молодо-зелено. Одни грядки цветочные потускнели. Неделю тому назад здесь хозяйничали первоклассники. Понесли в тонких стиснутых пальчиках по горстке цветков своей первой учительнице. Это тоже впервые в тайге – цветы с росой в лепестках. Случаются в леспромхозе и свадьбы, вручаются награды, дарят лесорубам румяные жены сынов, дочерей... Нет, нельзя без цветов.