Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Я не стал возражать Диме, и он положил на нару мою скатку, а я застелил её. Свою скатку Дима обвязал тряпичной лентой из куска сшитой материи, положил под стену на пол и разместился, присев на нару, рядом с Анатолием. Я засунул свои вещи в принесённой сумке под нару и угостил новых соседей сигаретами.

Открылась кормушка, и дежурный спросил, будем ли мы что-нибудь брать на ужин. Я сказал, что на первое время еда есть и что моя супруга Ольга в ближайшее время принесёт передачу на моё имя и (если не возражают) позже — на их фамилии. Передача неутверждённому была положена раз в две недели, а утверждённому на ПЛС — раз в полгода. Я предложил попить чаю, а потом приготовить что-нибудь на ужин. Дима отдал мне одну из своих пластиковых тарелок и пластмассовую кружку.

— Тут вот тоже есть кое-что поесть, — он показал на стоящий в углу кулёк. — Это «общак», который передают с корпуса на «бункер».

Я из любопытства посмотрел. Пакет был полон прозрачных заводских упаковок быстро запаривающейся рисовой каши, внешне напоминавшей перемолотые в порошок кукурузные палочки серого цвета. Она запаривалась в мучную безвкусную похлёбку, однако есть такую кашу с солью или приправой было можно. В пакете лежал небольшой кулёк с распечатанными куриными кубиками вперемешку с пакетиками приправ из «мивины».

— Что не едят сами, гонят сюда, — улыбнулся Дима. — И это хорошо, но можно жить и на баланде; правда, хлеб не очень. Едим только корки, а иногда сушим сухари. Ещё, бывает, передают сигареты, иногда даже по паре пачек с фильтром. Обычно без фильтра. Чай грузинский.

— У меня есть чай, — сказал я и предложил попить.

Дима поставил кипяток. Толик достал из кульков продукты. Дима сказал, что последний раз свободские продукты он ел год назад.

После ужина и вечерней проверки, о которой стало известно из голосов и щелчков электрозамка на входной двери на этаж участка ПЛС (по камерам никто не ходил), примерно в девять вечера (часы, как и на корпусе, там были запрещены), оставив все разговоры на завтра, Дима предложил мне пораньше лечь спать. Я накрылся одеялом. Дима раскатал свой матрас и, застелив такую «кровать» в проходе между нарами, пожелал мне спокойной ночи. На противоположной наре, отвернувшись к стене, уже спал Анатолий. Я ничем не подпитывал и не вскармливал мысли о своём осуждении к пожизненному заключению при очевидной невиновности и очевидном отсутствии доказательств моей вины, а принимал это как судебную ошибку и верил в восстановление справедливости в Верховном суде. Применив «я тут на один день, завтра буду дома», я лёг спать.

Утро началось с привычного щёлканья кормушки при раздаче хлеба и сахара примерно в шесть часов. Дима уже скрутил свою скатку, освободив проход, и сидел на ней у стены, в ногах моей нары, что-то читая в полумраке. Проснулся Анатолий. Дима снял с отдушины бумажку, прикрывавшую свет лампочки. Хлеб на участке ПЛС был такой же, как на корпусах следственного изолятора: подгоревший на корке и непропечённый внутри, ржаной с кисловатым привкусом. Хлеб и сладкий чай — таков был стандартный завтрак Димы и Анатолия. Кашу-баланду развозили на час позже, и я ещё раз настоял на том, чтобы употреблять в пищу продукты, которые есть у меня.

Складывалось впечатление, что Дима и Анатолий вели себя как нормальные люди, культурные и доброжелательные, всегда говорили «спасибо». Видимо, это и имел в виду Скоробогач, когда сказал, что камера, в которой я буду находиться, нормальная. А «придётся потерпеть» означало, что кому-то придётся спать на полу.

Пока мы пили чай, Дима рассказал про режим содержания и распорядок дня на участке ПЛС. Раз в неделю — баня, которая проходит тут же, на «бункере», только на первом этаже, за железной решёткой, под надзором прапорщика. Час прогулки — обычно с утра. На вывод на прогулку приезжают «маски» в чёрных формах — спецназ департамента исполнения наказаний.

— Раньше такого не было, — сказал Дима. — Маски стали приезжать после побега. До него тут был шалтай-болтай. Дежурные по полгода не заходили в камеры. На прогулку выводили гуськом, пристёгивая одного к другому. А иногда и без наручников.

О побеге ни Дима, ни Анатолий многого не знали, хотя и находились в соседней камере. Слышали выстрел, голоса, как открывалась дверь из «бункера» на этаж и как дежурный куда-то звонил. Потом бежавших вернули в камеру и весь следующий день куда-то водили. Говорили, что пуля не пробила брюки дежурного.

Через несколько часов после завтрака была прогулка. Открылась дверь в «бункер», в коридоре послышались голоса. Защёлкали электрозамки на дверях камер. Дима и Анатолий надели оранжевые куртки с натрафареченными чёрными буквами на спине «довiчне ув’язнення». Я тоже переоделся в оранжевую робу.

— Теперь выход на прогулку обязательный, — сказал Дима. — В камере будут проводить обыск, каждый день проводят. А раньше можно было не выходить по полгода.

Начала открываться дверь. Я и мои соседи отошли к полке к окну, столпившись в узком проходе.

— Подаём руки, — сказал голос из-под чёрной балаклавы (вязаной шапочки с вырезом для глаз). Молодой человек был одет в чёрную форму, бронежилет и высокие кожаные ботинки. На ремне у него висела резиновая дубинка, а в кармане был газовый баллончик. На руках — кожаные перчатки с обрезанными пальцами. За ним стояли ещё несколько спецназовцев и тюремный работник с собакой.

Первым к дверной решётке, которую поставили после попытки побега, подошёл Дима. Повернулся спиной, подал руки в окошко в решётке и вернулся на место. Потом наручники надели мне и Анатолию.

— Выходим по одному на коридор, — прозвучала команда после того, как открылась решётка.

Первым вышел Дима, и через некоторое время два спецназовца увели его под руки головой вперёд.

— Следующий! — прозвучала команда.

Я вышел в коридор.

— Здоровый кабан! — сказал кто-то.

— Встань лицом к стене, ноги шире! — командовал ближайший спецназовец.

Я демонстрировал подчинение. Меня обыскали и под руки, головой вперёд повели по коридору через дверь из «бункера» по узкой лестнице вниз, на улицу — во дворики «бункера» ПЛС.

Небо было ясное, и у одной из стен чувствовалось тепло лучей мартовского солнца. Час прогулки прошёл быстро, и нас по одному отвели в камеру.

В этот же день меня посетил Владимир Тимофеевич.

— Шагин, без вещей! — прозвучал через дверь голос дежурного. Я натянул оранжевую робу поверх спортивных штанов и куртки.

— Готов? — переспросил дежурный, и дверь открылась. Я подошёл к решётке, повернулся спиной и подал руки. Мне застегнули наручники. В коридоре ожидали корпусной, офицер и конвойный с собакой. Дима вложил мне в руки пакет с тетрадью и ручкой. Меня повели на следственку. В то время, когда офицер говорил мне «стой», он закрывал двери всех хозпомещений в коридоре следственного этажа «Катьки» и давал команду встать лицом к стене хозработникам, если те встречались на пути. И только после этого конвой двигался дальше через подземный туннель на корпус следственки.

Я прошёл в клетку. Корпусной снял с меня наручники и задвинул дверную решётку, после чего на две скобы повесил замок. Я разместился на прикреплённой к полу табуретке. Контролёр — у двери в противоположном углу. Офицер и корпусной вышли из кабинета, закрыв за собой дверь.

Через некоторое время зашёл Владимир Тимофеевич. Посмотрел на меня, на сидящего в углу дежурного, что-то хотел сказать, очевидно, о конфиденциальности встреч осуждённого с адвокатом. Но я сказал: «Здравствуйте, Владимир Тимофеевич» и махнул рукой в сторону дежурного. Тот сидел на табуретке, напрягся и сохранял молчание, как будто заранее проинструктированный ни в коем случае не покидать вверенное ему место. Владимир Тимофеевич обошёл клетку и через окошко поздоровался со мной за руку.

— Маловата, — кивнул он на оранжевую робу, натянутую на спортивный костюм. Потом достал из папки пару пирожных и шоколадки. Но дежурный громко сказал, что передавать ничего нельзя. И Владимир Тимофеевич положил пирожные, шоколадки и сигареты на стол. Я сказал, что в камере всё в порядке. Владимир Тимофеевич сообщил, что на днях я должен буду получить копию приговора, и начнётся ознакомление с протоколами судебных заседаний. Я попрощался с Владимиром Тимофеевичем, и он вышел в коридор, сказав, что мы закончили. В кабинет зашёл корпусной. Я предложил ему со стола взять пачку сигарет, а пирожные и шоколадки отнести Нине.