Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

История казалась настолько неправдоподобной, что она выглядела спецоперацией СБУ — как говорили, для того, чтобы в следственном изоляторе «закрутить гайки», то есть ужесточить режим. Но на следующий день начальника оперчасти Бардашевского — Бардака-Звездолёта — уволили. И он в этот же день позвонил Оле и попросил устроить его на любую работу. Оля сказала, что, наверное, он будет согласен мне возить передачи. Его просьба выглядела настолько неправдоподобной, что я посчитал это следующей спецоперацией СБУ и попросил Олю с ним не общаться.

Бардашевского устроил на Троещинский рынок Вова-бандит. И он там работал три месяца. После чего вернулся на должность начальника оперчасти Киевского СИЗО.

Побег же — организованный, подстроенный или спроектированный — действительно был. И он сынициировал бесконечные обыски в камерах, проводимые разными ведомствами — от работников СИЗО до спецслужб департамента.

До дня оглашения приговора я занимался английским, а по вечерам разговаривал с Олей и мамой по телефону. Раз в неделю меня также посещал адвокат.

Владимир Тимофеевич, как обычно, приходил после обеда. Так же приносил от Оли пирожные и шоколадки. Никаких предположений о приговоре не делал. Оле он говорил, что у него есть всё, чтобы доказать мою невиновность. Но оправдательного приговора не будет — он говорил, дадут лет десять. Олин папа говорил ей, что встречался с Азаровым и там шёл разговор, что надо мне дать хотя бы по статье «знал и не сказал». Я же Оле говорил, что, кроме того, что я ничего не знал, а если речь идёт о том, что я знал, что рэкетиры из меня вымогают дань, то это не преступление, поскольку каждый потерпевший, если в отношении него совершается или совершилось преступление, знает об этом преступлении, но за то, что знает, и даже если он не обратился в милицию, а пожалел или простил своих мучителей, то не может за это нести уголовную ответственность — сама эта статья предусматривает до трёх лет лишения свободы, а я уже три с половиной года нахожусь в тюрьме. «И всё, что говорит Азаров твоему папе, или то, что говорит твой папа тебе, — говорил я Оле, — это не более чем брехня».

Когда на следственке я встречал Леонида, он говорил, что всё будет хорошо, и добавлял, что они меня боятся. Но что «хорошо» и кто «они», не уточнял. А я не переспрашивал.

Маркун говорил, что надо два миллиона долларов, чтобы вернуть дело на доследование, и что он знает, кому платить, и придумал схему с двумя ключами от сейфа в банке, и что Лясковская уже напечатала обвинительный приговор; срокá он не называл, как и постановление на доследование. Оправдательный приговор, как он говорил, будет стоить очень дорого. Но кому оправдательный и сколько будет стоить, не называл. А я не уточнял и не спрашивал.

Кроме того, мне сказали, что Лясковская готовит только один эпизод на доследование — эпизод Калиушко. И если всё дело было шито белой нитью, то этот эпизод Калиушко, с показаниями о взятке, с покупкой ею квартиры, которая подтверждалась, и с существованием «Стар Блюз» и «Невский ветер» на несуществовании которых строился этот эпизод, выглядел пришитым к делу, как воротничок к брюкам или ширинка к рубашке.

Я же говорил Оле, что, если снять эпизод Калиушко, то по цепочке, как свитер за нить, распустится всё дело. И прокуратура будет настаивать на обвинительном приговоре по всем эпизодам. Но законным может быть только оправдательный приговор. И просил ни с кем не идти на контакт и не обсуждать какие-либо результаты.

По TV несколько раз прокрутили запись передачи Стогния. «Уставной фонд предприятия “Топ-Сервис” по оценкам специалистов составлял 100 миллионов долларов, но такие воры не нужны Украинскому государству».

Номер телефона, который у меня на наре оставил Юра, я разорвал и выкинул в тот же день.

12 февраля Оле исполнялось 30 лет. Дата была юбилейная, и я решил ей на день рождения подарить внедорожник «Прадо» и разместить по городу несколько десятков биллбордов с поздравлением. Такой способ поздравить Олю не имел какой-либо подоплёки. Мне хотелось, чтобы её юбилей запомнился не только тем, что я находился в тюрьме и по сфабрикованному делу мне прокурор запросил четыре пожизненных заключения, но и тем, что могло бы принести положительные эмоции. Вика нашла фотографа, изготовившего в студии несколько профессиональных фотографий Оли. Женя, мой брат, — рекламную фирму для организации поздравления. И в день рождения — 12 февраля — в центре Киева на перекрёстках, круговых развязках и других видных местах появилась на шестиметровых биллбордах Олина фотография с надписью: «С днём рождения, любимая!» На фоне моего местонахождения поздравление выглядело эпатажным.

И контролёры, и другие работники СИЗО, знавшие Олю, подходили и говорили, что видели её фото — кто там, кто здесь — и просили передать поздравления. Оля сказала, что её начали узнавать в магазинах, а иногда просто на улице. И что сначала думали, что это Медведчук так поздравил свою жену.

Трофимов сказал, что один щит стоит у СИЗО. Я — что ещё несколько десятков по городу. Он сказал, что знает.

— Я всё понял, — сказать Леонид, — сосать.

Леониду нравились два из рассказанных мною анекдота. Один — из его любимых. Один — из нелюбимых Маркуна.

Один из анекдотов повествовал, как девочка на небольшом малолитражном скромном автомобиле типа Фольксваген-«Жук» жёлтого цвета въехала в зад чёрному «БМВ».

Из «БМВ» вышел крутой, из братвы, парень.

— Слушай, курица, — сказал он. — Звони своему петуху — пускай деньги везёт.

— Дорогой, привези, пожалуйста, деньги, — позвонила девочка.

И через десять минут приехало два чёрных «Мерседеса» типа джип-кубик.

— Кому деньги? — спросил Дорогой.

— Вот, ему, — указала девочка.

— Вывезите его в лес и выебите в жопу.

Парня из братвы посадили в багажник «Мерседеса», где он ехал и думал, что его сейчас выебут и как это потом будет выглядеть. Увидев щёлку в салон, он сказал:

— Мужики, мужики, у меня есть 100 долларов, только не ебите! Дома есть ещё. Мужики… Мужики…

И тут «Мерседес» развернулся. «Фу, повезло!» — подумал он. Но это девочка въехала в зад ещё одному чёрному «БМВ». И из неё вышли два крутых парня из братвы:

— Звони своему петуху, курица, — пускай деньги везёт!

— Этих двух вывезти в лес, выебать в жопу и убить! — сказал Дорогой.

И вот они едут втроём в багажнике.

«Вот, — думает первый, — сейчас ещё и убьют».

— Мужики, мужики, вы не забыли, меня только в жопу выебать!

Другой анекдот — про построенный в Париже самый дорогой и престижный ресторан в мире. В котором за невозможность рассчитаться как плату брали указательный, большой или средний палец руки, в зависимости от суммы.

Англичанин пил, ел с компанией и не смог рассчитаться — и на кассе у него отрубили мизинец. Француз с компанией ел неделю и не смог рассчитаться. И ему отрубили безымянный палец. То же самое произошло с итальянцем, немцем и американцем. Русский ел, пил, гулял с друзьями, цыганами и медведями три месяца. А потом подошел к кассе и вытащил член.

— Рубить? — спросил кассир.

— Сосать, денег море.

— Нет, — ответил я Леониду. — Я как-то должен был отблагодарить супругу за эти три с половиной года.

Через неделю после дня рождения меня и Саида перевели в другую, трёхместную камеру на этом же этаже. Я пожал руки Аслану и Тайсону. Щиты стояли до 8 марта. Последний был снят 13 числа. 15-го меня повезли в суд.

Кто предполагая, кто не зная, какой будет приговор — обвинительный или оправдательный, — и будет ли дело возвращено на доследование, подсудимые уже были собраны с вещами; кто часть вещей сдал на склад, кто передал родственникам домой. Я в камере оставил всё как есть. И на суд я оделся как обычно — в костюм и белую рубашку. Галстук находился у начальника конвоя.

На оглашение приговора судья сделала суд открытым и не в кинотеатре «Загреб», а в зале Апелляционного суда г. Киева, в котором нашлось место и для адвокатов, и для посетителей, и большая клетка для самих подсудимых.