Живое Золото (СИ)

- Тут мало что поймёшь, - недоумённо протянул Алексей Иванович. - Но поперёк вашей воле я не пойду. Продолжайте свою... партию. Идите домой и никого не ждите... Вы свою судьбу выбрали, и это уже хорошо. А правилен ли ваш выбор - этого никто не знает. Даже вы сами... А я откланиваюсь, откланиваюсь.

Отвешивая подобострастные поклоны, толстячок задом наперёд засеменил по коридору.

Андрей подождал, пока он скроется из вида, улыбнулся и покрутил пальцем у виска. И направился к распахнутым дверям своей комнаты.

ЭКСПЕРИМЕНТ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ СЕРДЦЕ

В комнате было темно: после наступления планетарной осени светать стало поздно. Андрей закрыл дверь, подошёл в темноте к окну, молча закурил.

Было тихо, - Эмпедокл и Сарториус явно отсутствовали. "Наверно, их вызвали куда-то... Мало ли что..." - подумал Рублёв. Продвигаясь наощупь к выключателю света, он неожиданно наткнулся на что-то тёплое и живое.

- Ой! Кто это? - вырвалось у него.

- Не бойся... Это я, я... - свет в комнате зажёгся, и Андрей увидел Казарскую.

Художница сидела в его кресле, положив ногу на ногу. Она накинула на плечи его пиджак и смотрела на хозяина неподвижными египетскими глазами. Узкое лицо гостьи казалось особенно смуглым, словно обугленным.

- Ты что? Ты как здесь? Как пробралась? - Рублёв оторопел, не ожидая увидеть школьную подругу в своём заточении.

- Да у меня тут свои люди есть... Глеба, Вадимка и прочие... - быстро проговорила Валерия, словно оправдываясь. - Да неважно это. Я не зря здесь... Я одно тебе одно хочу сказать... Самое важное...

- Что? Что? - голова Рублёва шла по кругу.

- А то... Тебя казнить хотят. Ты им - им, понимаешь? - неугоден.

- Почему это? Сами меня избирали... Почему так?

- А потому. Чертоворот в природе начался великий. Старцы из Ареопага из ума выжили... Как Григорий последний умер, так у нас всё перевернулось... и не хочет укладываться.

Не произнося ни слова, Андрей нервно побарабанил пальцами по столу. Сплюнул. Выбросил непотухшую сигарету в окно. Тут же закурил вторую - зажечь её удалось только с третьей попытки. На щеках пленника задвигались мускулы.

- Что ты молчишь? - почти прошептала Казарская, удивлённая его реакцией.

- Да так... - горько улыбнулся пленник. - Бог любит молчаливых. А - вообще - смешно всё это. Финита ля комедия... Чертоворот и прочее... Смешно. Так смешно, что страшно.

Еще минуту в комнате царило молчание. Потом Андрей повторил, глухо, утробным голосом:

- Всё-таки страшно. Да.

- Знаешь, есть такая легенда, - тихо заговорила Валерия, желая развеять его меланхолию. - Одного римского патриция, давно, осудили на смерть. Он боялся смерти страшно. И, чтобы его успокоить, его любовница - рабыня его - вонзила к себе в грудь кинжал и сказала: "Видишь, это совсем не больно"...

- И что ты хочешь сказать этим? - грубо прервал её Андрей. - Что ему от этого легче стало? Не думаю... или ты так же, как она, сделать хочешь? Мне от этого легче умирать не станет, уж поверь!

Лицо Андрея приняло хмурое, но величественное выражение, которое так нравилось Валерии.

- Какой ты красивый... - прошептала она. - Вот эту горькую складку у рта я у тебя и люблю... Горькую, скептическую, мудрую... Вроде и не жил ты еще, а уже всё понял... и осудил. По-настоящему, с любовью...

Валерия обвила длинными, тонкими руками шею Андрея, прижалась своей смуглой щекой к его бледной, обросшей щетиной щеке... Она гладила его по легким белым волосам, по широкому светлому лбу, проводила пальчиком по пушистым бровям - а Андрей только скептически хмурился. Но она продолжала свои ласки, и в конце концов суровый пленник Ледяного дома сдался, чтобы броситься в любовное наступление.

Приступ за приступом, атака за атакой - но она была неприступна, как крепость. Стены её плоти были крепки, но с какой силой звали, влекли, привораживали Андрея её серебряные бёдра, крепкие, узкие ступни и злая, золотая орда острых, жалящих, пронзающих взоров! Андрей бросался на приступ снова и снова. Ветер, как сеть, вонзался в его кожу, звёзды текли по коже, как рыбёшки, в этой острой сети, и небо щурило свои монгольские узкие глаза, и нагие дожди влажными губами припадают к стопам Валерии...

Её кожа пахла жимолостью, и горсти были полны поцелуев... Валерия сдавалась, - сдавалась на милость побеждённому. Кончилась война! И, как лавина - между гор, между её грудей между бёдер колдовала, дымилась, извергалась к небу дикая, первобытная, магматическая любовь...

Андрей чувствовал, что он приколдован на тёплый берег её тела от бури всея земли. Здесь, здесь и больше нигде - его пристанище, суша, место обетований и клятв, проклятия и благословления.

Он вновь и вновь припадал лицом к ней, в её укромный мрак, и целовал бьющуюся жилку над правым серебряным бедром... Поцелуи были горячими, страстными, - до боли, до крови, и у крови обоих был один и тот же острый полынный привкус, один и тот же грозовой запах... И были оба не двумя - одним существом.

Чувства любовников были настолько сильны, что предметы вокруг плавились от их них. Кровать, круглый прикроватный столик, ковры, шкафы у стен - всё плыло, оседало, теряло форму, превращалось в кипящие потоки золотого оттенка, среди которых двое, потерянные в мироздании, познавали друг друга.

Постепенно мир отступал... Андрей погружался в сон.

ПЛОСКОСТИ И ВЫПУКЛОСТИ

(Сон Андрея Рублёва)

Андрей лежал без движения, как камень в пустыне. Ему снилось, что он спешит в беспокойную, вертящуюся мглу над головой, врастает в пучину, у которой вдруг обнаруживается странный внутренний план и смысл.

Постепенно из темноты начал прорастать странный новый мир, так похожий и непохожий на окружавший Рублёва ранее... Течение сна пронесло сновидца по воздуху и поставило на ноги на небольшой плоской площадке, покрытой чем-то похожим на асфальт.

Андрей осмотрелся. Вокруг него простирался крупный современный город, с большими домами, садами, автотрассами, пешеходными тротуарами, по которым гуляли горожане.

Что это за город? Где он находится? Надо у кого-нибудь спросить... Рублёв подошёл к стоявшей неподалёку женщине с детской коляской, тронул её за плечо. Женщина обернулась... Андрей отшатнулся в ужасе: она была плоской, как вывеска. Только что на Рублёва смотрело человеческое лицо - и вот перед ним висит в воздухе узенькая вертикальная чёрточка, профиль женщины-вывески.

Андрей вскрикнул и отбежал на несколько шагов. Только теперь он заметил множество таких же вертикальных чёрточек, передвигавшихся вокруг него. Стоило поменять точку зрения - и эти линии превращались в мужчин, женщин, собак, в машины, деревья и кусты. Дома вокруг тоже были плоскими.

"Это плоский мир... Тут всё - люди, животные, предметы - картонное... Я один настоящий... Так вот какая она, загробная жизнь...", - пронеслось в голове Андрея. Он язвительно улыбнулся уголками губ: своеобразный юмор у того, кто нам такое посмертие устроил... Весело, ничего не скажешь.

Зато хоть не страшно. Раньше люди при мыслях об аде представляли себе пекло и раскаленные сковородки, а теперь - всё просто: превращаешься ты в картонку, лицо у тебя прежнее, жизнь, судя по всему, тоже, только живи плоско да не высовывайся, вот и всё наказание.

Рублёв прошёлся по бульвару, посмотрел на плоские деревья, дома, плоских детей, игравших в песочнице под плоским грибком. За углом он заметил дом, краски с которого весьма сильно облезли, - он напоминал белое пятно в неясных серых разводах. Вокруг дома слепо сновали такие же белые пятна на ножках, - видимо, его выцветшие жильцы. Время, время не щадит никого...