Волны бьются о скалы(СИ)

Черт, как же хочется уехать. Бросить все к черту и махнуть на Сахалин, в город. Развестись с женой, забыть о дочери, найти нормальную работу. Напившись, можно строить воздушные замки, не правда ли? Его все достало. Раньше, до рождения Лики и до женитьбы, ему доставляло удовольствие просто пойти на берег океана. Сидеть на камне, глядя на холодный северный закат, когда желтые лучи солнца тонут в мутном, глухо шумящем море, лижут мокрые серые камни, обвивают низенькие стволы елей, окрашивая их в медь. А море бросается на камни, тушуется и тихо откатывается назад, врезавшись в серый истертый гранит. И большие чайки протяжно кричат над головой, и холодный соленый ветер треплет траву между булыжниками чуть выше по склону сопки, начинающейся прямо от берега. Здесь нога сопки, ее гранитное, искрошенное подножие. Вершина сопки голая, там постоянно дует ветер, прохватывает с ног до головы. Оттуда виден весь остров. Чуть выше сопка выдается в море узким острым мысом, в сорока метрах над землей. Край Света. В детстве они с пацанами на спор прыгали со скалы в воду. Там внизу камни и белая пена бурунов, но можно изловчиться и попасть в крохотную бухточку между валунами. Там вода теплая, потому что неглубоко, и спокойная. Он прыгал несколько раз, один раз довольно сильно расшибся о камни. Тогда это его забавляло, в девятом классе. Сейчас осмелится ли он подойти к краю почти отвесного обрыва? Вряд ли. Такое чувство посещало каждого. Когда ты стоишь на мосту или на скале, глядя на колыхающуюся внизу воду, обязательно захочется прыгнуть вниз. Голова закружится и шагнешь, и ласточкой полетишь в воду. Прыгнуть так считалось у них, малокурильской шпаны, высшим пилотажем. Он не смог прыгнуть тогда, а теперь боится. Он теперь всего боится. Боится смотреть в глаза жене и дочери, боится идти на работу, потому что уволить могут в любой момент, идет повальное сокращение. А если уволят еще и его тогда все. Коротко и ясно.

Он возвращается домой заполночь, промерзнув в сарае до костей. Ксюша спит, ужин в холодильнике. Открывает ноутбук и ищет в соцсетях свое объявление о просьбе денег для дочери. Ноль подписчиков, ноль поступлений на счет. Люди видят кругом только фальшь и не замечают никакой правды. У Лики постепенно срастается пищевод, внутри у нее тоже рубцы на живой ткани. Кожа вокруг рта рвется неровно и плохо срастается, стягивая ротик девочки в узкую щель, в которую еле пролазит пара ложечек овсянки. Ее нужно срочно везти в Южно-Сахалинск, надо тащить ее в больницу и выбивать направление. Ксюха поведет ее, пока он будет на работе.

Черт, что делать?

8.

До больницы идти два километра в гору. Затемно Ксения одевает сонную Лику в толстый пуховик, резиновые сапожки, торопливо кормит подгоревшей яичницей. Руки девочки не пролезают в рукава пуховика, мать дергается и злится, пропихивая тонкие ручки внутрь. Бинт нагревается и скользит, Лика невольно кривится от боли. Нижняя губа у нее трясется.

-Лика, не плачь, - одергивает мать.- Нам еще идти по гололеду.- И выталкивает девочку в снег. Они специально идут пораньше, Ксения не хочет, чтобы кто-то видел Лику. Она очень редко выходит из дома, мама боится, что люди начнут судачить, а их дети - смеяться над странной, вечно закутанной в тряпки и бинты девочкой. Отчасти именно поэтому им пришлось забрать дочь из школы. В классе девочка вечно падала, спотыкалась, обдирала кожу в кровь. Возвращаясь с синяками, дочь никогда не признавалась, откуда они, говорила, что поскользнулась и упала, однако мать подозревала, что таким образом с ребенком развлекались соседские дети. Лика сидела на одной из последних парт в дальнем углу класса, с доски плохо видела, но ближе не пересаживалась. Мать до сих пор не знает, почему, Лика очень скрытна, держит все обиды в себе.

Вросшие в кожу бинты гниют, издают сладковатый нежный запах, похожий на аромат распаренных дынь на летней жаре. Так и ждешь, что вот-вот появятся мухи, готовые ринуться на падаль. Приходится пшикать на Лику духами, чтобы хоть она не чувствовала исходящей от себя гнилостной вони. Лицо у нее тоже в коростах и красных пятнах, лицо как маска. Остались одни глаза, большие, ввалившиеся, обведенные темными кругами серо-зеленые глаза, так внимательно и жадно смотрящие на мир. Пусть даже этим миром для нее стала помойка вдоль улицы и грязные заледенелые утром лужи.

Автобус по селу не ходит, администрация считает нецелесообразным покупать за миллионы бюджетных денег четыре рейсовых автобуса на тысячу человек. Особенно, если учесть, что половина из них старики, многие лежачие, другая половина обходится своими двумя и не жалуется.

Утром, на морозе начала марта, торопясь и оскальзываясь на вздувшемся, пупырчатом, неровном сером, синем, бледно-белом льду, чертыхаясь и матерясь про себя, когда нога в тонком сапоге залезает в сугроб по бокам узкой тропинки около псевдопроезжей части и проваливается в скрытую в снегу воду, уже забываешь жаловаться. Жалобы на жизнь, судьбу, конец света отпадают, уходят под грузом мелких, рутинных проблем. Люди не ставят больших задач и целей, в планах - дожить от пятницы до пятницы, напиться вечером пятницы, проваляться в субботу на диване, шляться по деревне в воскресенье с мужиками или устроить в доме вялое подобие уборки( вариант для женщин), и в понедельник вновь огурцом прийти на работу. Идти и смотреть на одно и то же низкое серое небо, по которому пролетают клочковатые темно-серые облака, и идут снизу чахоточные желтые полосы от восходящего солнца. Говорят, солнце встает на востоке. А здесь все стороны света одинаковы, везде серый плес, обломки скал, небо, висящее прямо над домами и над темно-зелеными елями и редкими березами. И серая мутная жижа, окутанная туманом, сковывающая остров с четырех сторон - океан. Обычно его не видно, но чувствуется он все время. Ксения выросла среди океана, привыкла не замечать его. Но теперь он рядом, он давит ей на грудь, мешая дышать. Все мешает, и так тоскливо, и хочется вырваться и убежать отсюда к черту на рога. И даже маленькая ручка, доверчиво уцепившаяся за ее перчатку, становится тяжелой и неподъемной, Ксения раздраженно смотрит на Лику, и та резко пытается прибавить хода, пока мама не начала кричать прямо на улице. А Ксения торопливо тащит дочь вперед, стесняясь девочки, соседей, себя самой, злясь на себя за беспомощность и черствость. Нужно быть бессердечной тварью, чтобы так терзать родного ребенка, свою плоть и кровь. Неужели она настолько плохая мать? Ксения знает, что дочь ее боится, при любой возможности бежит к папе. Конечно, он в ее глазах добрый, ему не приходится делать ей перевязки, заставлять есть овсянку, которую она не любит. Ему не надо сидеть с ней, кормить ее, одевать, он приходит раз в неделю и морочит ей голову глупыми сказками и мечтами о прекрасной жизни. Как же она устала тащить на себе все! Тянуть за собой мужа-неудачника, мечтателя и нытика, который только и может что корпеть над своими сметами и играть с дочерью в лошадку. Он жутко беспомощен в обращении с техникой, инженер тоже мне, он даже лампочку нормально поменять не может, обязательно его ударит током, и он зависнет дня на два на диване. Чувствуя, как в ней все накипает, Ксения пытается расслабиться. Доза утренней желчи получена, сейчас придется выслушать еще от врача.

В детской регистратуре к педиатру очередь, человек пятнадцать.

-Кто последний ? - Ксения кожей чует недоброжелательность собравшихся и невольно втягивает голову в плечи, неосознанно сразу тушуясь перед людьми. Тащит дочь в дальний угол приемного покоя, садит на ободранную коричневую кушетку, а сама встает у окна, из которого видна блестящая под солнцем ледяная вода и грязь улицы, забуксовавшая на льду чья-то машина, солнечные огни в окнах соседнего одноэтажного корпуса больницы, они в поликлинике, там какое-то отделение, она точно не знает. Детского отделения в больнице нет, мелюзгу лечат на дому.

Ксения сама боится людей и думает, что Лика тоже. Женщина выросла в глухой деревне, много меньше, чем эта. В школе, в классе, где сидело пять человек, она училась средне, вытягивала без троек, чем гордилась больше всего на свете. Больше гордиться было нечем, донашиваемые от матери вещи и с детства огрубевшие от работы на крохотном каменистом огороде руки напоказ не выставишь. Люди смотрели на Ксению, тогда еще Ксюшу Марченко, с пренебрежением, сквозь, она прошмыгивала мимо них, как мышка, как тень. Невысокая, худая, бледная, в неброской одежде, тенью она и была. Среди других сельских ребят Ксюша не завоевала себе роль даже изгоя, козла отпущения, нет, она просто была пустым местом, и, если бы ее имя не значилось в классном журнале, никто бы и не знал, как там ее зовут. Повзрослев, она превратилась в немного нескладную, резкую и раздражительную девицу, кое-как сдала выпускные экзамены и уехала в город. Там выучилась на учительницу математики и вернулась. Искать работу в городе даже не стала, предпочла приехать обратно в родное болото, где вскоре вышла замуж. Там уже ребенок, в общем, круг замкнулся. Теперь дочь обещала вырасти вторым изданием матери плюс неизлечимая непонятная болезнь, превращающая слабое тело в кровавое месиво бинта, кожи и живой ткани.