Тонкие швейные нити (СИ)

Annotation

Спасская Серафима Николаевна

Спасская Серафима Николаевна

Тонкие швейные нити

Она как будто бы специально ждёт под дверью комнаты, подслушивает, выслеживает, чтобы вперёд меня или моей сестры проникнуть в ванную, закрыться там и победно пробовать воду - не остыла ли.

-Да что же это такое? Сейчас наша очередь! Вы за нами! Сколько можно Вам повторять! - я хватаюсь за хрустальную ручку двери в ванную комнату и начинаю дёргать её, что есть сил. - Эй Вы там! Вы слышите?! Выходите! Ведь Вы ещё не моетесь!

-Я уже моюсь, - приглушённо доносится из-за двери, хотя плеска воды я не слышу.

-Да Вы не моетесь, я знаю!

-Моюсь-моюсь, мадмуазель! Будьте уверены! Погружаюсь!

Мы прозвали её Мадам Куку. Она пожилая (как утверждает наш брат, а не старая, не дряхлая и не древняя!) бонна, которая помимо прочего учит нас французскому языку. Из окна мы всегда наблюдаем, как она движется в сторону нашей парадной, снимает свою дурацкую шляпку с какой-то необыкновенной розой... и тогда взорам нашим открывается её голова, которая по форме больше похожа на редьку. А ещё она напоминает нам овечку из-за серых коротких кудрей. Наш брат (мадам Куку сказала, что по-французски его имя звучит "Жорж", и мы только так его и называем) говорит, что в детстве у него была почти такая же бонна, и он звал её Жомапель, обнаружив в звучании французских слов "жо ма пелль" нечто неприличное. Но у него бонна была настоящей француженкой, а на нас папа решил сэкономить, и выписал из Франции овдовевшую древнюю мадам Куку.

Мадам Куку ненастоящая француженка: она на самом деле русская, которая давным-давно, в то время, когда ещё в нашем государстве всё было можно, вышла замуж за усатого француза, походившего на пикового валета, и уехала жить в Париж. Сначала у них был домик в пригороде. Потом они перебрались в Пасси. А потом пикового валета покрыл крестовый туз - и француз скончался от болезни.

Мадам Куку постоянно запирается в ванной и может просиживать там часами. "Чем она там занимается, ума не приложу!" - говорит моя сестрёнка Ася. Мы же просиживаем часами только над французскими спряжениями, и поэтому мне кажется, что в ванной она спрягает. А Жорж сказал, что прогресс не стоит на месте и что проблема запирающихся бонн изучается, и нам уже недолго осталось быть в неведении.

-Мадам, Вы скоро выйдете??? Сколько можно?! Вам ведь не надо завтра рано вставать!

-Зато мне поздно ложиться сегодня!

Пользуясь положением вдовы француза, она разгуливает по этим их французским обедам, которые начинаются около восьми вечера. Когда у них ужин - нам с Асей страшно представить.

Мы ненавидим Мадам Куку, а она учит нас французскому. Получается у неё не очень.

Словами "тю та пелль" и "жо ма пелль" по примеру Жоржа мы ругаемся, а французскую "ш" мы читаем как английскую "ч", чем очень её раздражаем.

У неё с нами вообще не выходит.

-Она никого не любит, она любит только блеск сахарных голов и чайные ситечки, - говорит Ася.

После того, как Мадам Куку выходит из ванной, она приходит к нам в комнату - пытать нас.

К этому времени мы уже спим. А она начинает нас будить. Она теребит нас за ноги, потом дёргает за хвостики на головах. Во сне я отмахиваюсь руками и ногами и забиваюсь в кровать подальше.

Она начинает усаживать на меня кошку. Потом таким же образом она поступает и с Асей. Наша няня говорит, что мадам Куку делает так, потому что нас очень любит.

В большой коробке из-под шляпки мы с сестрой храним свои сокровища. Мы выдвигаем коробку из-под кровати, снимаем крышку и подолгу разглядываем наши драгоценности: здесь и бусы, и серёжка с голубым камешком, у которой нет пары, и фарфоровая статуэтка изображающая модную леди - она напоминает нам нашу маму и мы её любим, даже слишком любим, любим больше, чем саму маму,- и бабушкина пудреница - очень красивая и пустая, разноцветные прозрачные бусины, кусочек атласной ленты, фотография с молодыми папой и мамой, флакончик от маминых духов, изображающий птицу - чтобы вспомнить, как пахнет мама, надо открутить птице голову; а ещё вырезки из публикаций. У сестры любимая вырезка с женихом и невестой. Они оба красивые и держатся за руки. Сестра говорит, что когда вырастет, тоже будет такой красивой, и у неё тоже будет такой жених, с которым можно держаться за руки. А на моей любимой вырезке человек с большими красивыми усами. Я говорю сестре, что когда вырасту, у меня будет муж с большими красивыми усами. Ещё в нашей коробке есть калейдоскоп, несколько деталей от мозаики и красный оловянный солдатик. Этого солдатика мы нашли в песочнице ещё там, в нашем Петербурге-Петрограде. В нашей коробке он как будто в плену. Мы говорим ему разные страшные французские слова, поэтому он думает, что в плену у настоящих французов. Но Ася нашла спичечный коробок и стащила из шкафа носовой платок с мамиными вензелями, и у солдатика теперь есть удобная кровать, несмотря на то что он военнопленный.

Всё-таки, я думаю, он заслужил. Он ведь, помимо всего, сторожит нашу коробку.

Наша няня штопает бельё и жалуется что ни день:

-Что за тонкие нитки, как же ж мне зашивать-то? Ведь начну, а ниточка - раз - и обрывается... ох уж мне эти французские нитки...

Папа решил, что наша няня должна быть с нами везде.

Она хорошая. Мы дарим ей все наши лучшие рисунки акварелью.

На одном она узнала Исаакиевский собор в исполнении Аси:

-Ой, да это Исаакий как-никак! Косенький, но симпатичный...

Наши картинки висят у неё над кроватью, на которой она сидит и штопает. Мы - у её ног, тоже пытаемся штопать: выходит неаккуратно, нитки путаются...

-Сейчас путаница повсюду... как будто весь мир сошёл с ума... - сказала на днях женщина из овощной лавки, у которой мы покупали лук-порей и морковку.

Когда-то у нас был город. А ещё у нас было государство. Но Жорж говорит, что то государство, в котором мы родились, больше не существует. И его скоро не будут отмечать на географических картах. Жорж посоветовал нам забыть даже название нашего государства. Мы закрываем глаза, сильно-сильно жмуримся и пытаемся забыть наш город, парады, прогулки по набережным, нашу квартиру на Литейном... но почему-то никак не выходит.

А где-то в Берлине люди из несуществующего государства сидят на чемоданах и надеятся, что государство удастся вернуть. Только Жорж сказал, что они очень глупые. Можно подумать, он у нас очень умный!..

Жоржа привёз сюда из Латвии папин знакомый Максим Ильич.

Большой усатый Максим Ильич сидит с нами за столом, расхваливает наше варенье (мадам Куку, его сделавшая, при этом сама становится цвета варенья). Он пьёт чай, и его усы немного топорщатся от удовольствия.

Он рассказывает нам про то, как к нему приехал Жорж:

-Открываю дверь с утра на стук, а там - он. Бледный, как полотно. И дрожит весь... Словом, лица на нём нет. Думаю, что случиться могло. Вы уже в Париже все, вроде. А он мне: Гумилёва убили. Гумилёва убили. И дрожит. И больше ничего сказать не может... Он первым мне эту весть принёс. Я сразу - выпить. А потом у него ночью жар, бред. За врачом посылали. Ну, выздоровел, и, как ему лучше стало, мы с женой сразу решили: надо ехать. Нам и самим уже пора было перебираться во Францию, мы слишком надолго задержались в Прибалтике.

Мы с Асей слушаем и усиленно качаем ногами под столом.

-Ася, Зоя, не балуйтесь.

Но поздно: моя туфля ударяет носком столешницу, и по салфеткам мадам Куку разливается озеро чая.