Ноука от Горького Лука

— Войны надо вести, чтобы побеждать! — наставительно сказал дедушка Лаппалайнен.

— А как ты хочешь их победить? Захватить их Пиетари? Ты же жил в этом Пиетари еще при прошлом царе. Даже при позапрошлом царе. Что там хорошего? Ревматическая погода, зассаные подъезды и надписи «Шаляпин жив» на стенах? Зачем тебе сдался этот Пиетари?

— Но рюсся давали хорошие условия для обмена. Ну не то чтобы совсем хорошие… но в нашем положении торговаться трудно.

— Так они бы все равно нас наебали! Дали бы, а потом забрали. А так, повоевав, мы и выйдем на те же самые условия обмена, плюс-минус. Только предварительно ввалив им мемориальных пиздюлей. Для памяти. И сдавшись на почетных условиях. Ты же старый человек, Ерхо Лаппалайнен. И прекрасно знаешь, что ни один договор, скрепленный без мемориальных пиздюлей, рюсся никогда не соблюдают.

Генералы переглянулись и понимающе покивали головами.

— Хере Ялмар был совершенно прав, когда сказал, что рюсся везде ищут братьев. У рюсся есть плохая привычка — если у них есть брат, то этого брата надо обязательно наебать. Вот они и ищут себе братьев где только можно. Вот назовите мне какой-нибудь народ на Земле, навскидку.

— Бушмены, — сказал эверсти Ялмар Сииласвуо, раскуривая трубку.

Фельдмаршал подвигал складками на лбу, пожевал губами, вздохнул и с сожалением признался:

— Нет, бушмены не подходят. Уж больно ты, Ялмар, загнул. Перезагадай, пожалуйста.

— Китайцы, — робко пискнул молодой адъютант в звании луутнанти.

— Вот! Допустим, китайцы! Еще в этом веке мы услышим, что "русский и китаец — братья навек". Значит, скоро между ними будет война.

— Ты ври, Густав, да не завирайся, — проворчал старик Лаппалайнен, отсвечивая на бороду шитьем генеральского воротника. — Какие китайцы им братья? Рюсся их за людей не считают и «ходями» зовут. Скажи еще, что рюсся на Украину нападут. С территориальными претензиями. Тоже ведь братья, роднее некуда. Представляешь себе бои в районе Юзовки, Густав? Эх, молодежь… фантазеры вы все.

— Кто знает, кто знает… — задумчиво проговорил Фельдмаршал. — Тоже, наверное, дадут что нибудь в обмен на что-то, а потом потребуют обратно. Мы до этого не доживем, скорее всего, а вот этот молодой, возможно… — ты кто, кстати, молодой?

— Луутнанти Туово Балалайнен! — вытянулся адъютант и попытался щелкнуть валенками.

— Хм… странная какая-то фамилия. Ты кто по национальности?

— Финн, — ответил Балалайнейн и покраснел.

— Это понятно. В суровый для Родины час мы все финны. Папа кто по национальности?

— Мордва, — сказал Балалайнен и покраснел еще больше.

— Га-га-га! — заржали генералы. — Мордва! Становись по два! Кончай ночевать!..

— А ну тихо! — рявкнул Фельдмаршал, и генералы мгновенно заткнулись. — А мама кто?

— Не знаю, — тихо сказал Балалайнен. — Без мамки я вырос.

— Это как? — растерялся Фельдмаршал. — Обычно же наоборот бывает. Про папу часто информации нет, а мама, она же явочным порядком определяется…

— Меня папка в лесу нашел. В берлоге у медведя. Балалайкин была его фамилия.

— У медведя? — поразился Фельдмаршал. — Ну, для медведя, кстати, подходящая фамилия.

— Да нет, у папки. Откуда у медведя фамилия? Папка на охоту ходил. Медведя папка будить не стал. Забрал меня, и тихонечко ушел. Ну, вот папка был Балалайкин, а я, выходит, Балалайнен.

— Запомни, луутнанти, — абсолютно серьезно сказал Фельдмаршал. — Своего родного папки стыдиться нельзя. Даже если он мордва. Вот если бы тебя медведь вырастил, то ты бы не стеснялся своего происхождения, а рвал бы всех нахуй когтями. Поэтому если ты своего родного папки стыдишься — то зря он тебя из берлоги забрал. Лучше бы ты хорошим медведем вырос, чем хуевой мордвой. Так что гордись родом и племенем. И за папку тоже когтями рви. Иначе выгоним тебя нахуй из финнов, и будешь ты опять Балалайкиным и кацапом, родства не помнящим. Нам финны нужны, но не какие попало. Понял, воин?

— Понял, — тихо ответил луутнанти.

— Не слышу, кадет!

— Шарьхкодеви! — рявкнул по-мордовски лейтенант так, что с потолка штабной избы посыпалась труха и мигнул огонь в керосинках.

— То-то же, — сказал Фельдмаршал, улыбнулся и потрепал Балалайнена по загривку. — Да ладно, тебе еще повезло, луутнанти. Мог бы и Тум-Балалайненом быть.

Генералы опять заржали, но уже беззлобно. Жыдов они тоже недолюбливали, но как-то по-свойски, по-домашнему. В братья жыды, в отличие от рюсся, никогда не набивались, и слово «нет» при сделке понимали как все нормальные люди. Нет — значит нет.

— Ну, все, херен, — сказал Фельдмаршал, отсмеявшись, и посмотрел на часы. — Пора. Много не пейте, через неделю война. Як вам этот цу цоп, суомалайнены? Парви им кардела?

— Парви нахуй! — дружно рявкнули финские генералы.

Фельдмаршал подмигнул им, вышел из штабной избушки, с наслаждением вдохнул морозный воздух, встал на лыжи и понесся в направлении ставки. По бокам тут же бесшумно подстроилась охрана — два Karjarlankarhukoira, которых примитивные рюсся, не способные выговорить даже это простое финское слово, называли «карельскими медвежьими собаками».

Фельдмаршал легко и молодо бежал по искрящемуся снегу, и думал о том — как это хорошо, жить в своей стране, когда ты лично знаешь всех своих родственников — папу, маму, братьев и сестер. И нет у тебя никаких непонятных «братух», «братанов» и «брателл». Но если рядом завелся народ-братан, народ-братуха или народ-братэлло, значит скоро война.

А воевать Маннергейм любил и умел.

***

Жыд таки проснулся, прочитал и скривился. Сказал что сойдет, только про Тум-Балалайнена хуйня, потому что жыд в берлогу не полезет. А финны недолюбливали жыдов в ответку. Потому что жыды постоянно подъебывали финнов по поводу их тормознутости. Например, заказывали столик в ресторане за два года загодя или дарили на день рождения часы без минутной стрелки.

А в остальном, да, все могло быть именно так.

Бандеровец сказал, что видел он этих финских жыдов — такие же тормознутые, как и все в этой стране. Потому что где приживешься, от тех и наберешься.

В общем, разошлись друг другом недовольные.

Бублечке

Шалом, бандеры. По техническим причинам субботу пришлось перенести на понедельник. Та нехай уж лучше суббота будет в понедельник, чем совсем не будет. Ну и шо, подумаешь? Кто нам запретит?

Жыд отоспался после самолета, и все воскресенье осторожно ходил вокруг бендеры. Во-первых, он пропетлял две субботних жыдобендеровских лекции, тяжесть которых легла на бендеру. Во-вторых, подарочный ти-шорт из Нуйорка, как оказалось по данным интернета, был куплен в Борисполе.

***

— Та шо ж вы злопамятный такой, Остап Тарасович! — горестно взывал жыд с безопасного расстояния. — Мы же с вами столько крови вместе пролили на этой земле!

— Я зараз ще трохи проллю, — хищно отвечал бендера.

— О! Нате вам здрасте! И из-за шо? Из-за майки? Где ваше стыдно Остап Тарасович? Мы же с вами братские народы!

На этом месте у бендеры от жыдовской наглости окончательно перегорели пробки, и он, невнятно ругаясь про «Христа нашого розипьялы» и «хвутболку всрату вин прывиз», полез по домашней стремянке на антресоль за любимым MP-40, шоб пристрелить пархатую сволочь.

— Месье Остап Тарасович, — примирительно говорил жыд, с тревогой глядя, как бендера раскачивается на шаткой алюминиевой лестнице, — Ну шо вы в самом деле? Ведете себя как какой-то психический коммунист, не к ночи будь сказано.

— Попизди ще мені, — мрачно звучало с антресолей. — Тільки стій, тут пизди, шоб я тебе не бігав-шукав.

— Имейте в виду, может быть международный скандал и даже санкции. Вы же не знаете — где я был, и с кем вел дела. А может быть, там было намного больше, чем даже вы не знаете. В Америке же все евреи — серьезные люди!

— Добре, шо не навпаки, — угрюмо отвечал бендера с антресолей, со звоном ворочаясь там среди пустых трехлитровых банок. — Шо не геть усі сірьозні люди — явреі. А так ще можно одного жида заєбашить. Несірьйозного. З хвутболкой. О, знайшов! Сука, де ж магазін до нього?