Вариации на тему

Так что, как я уже говорила, вопрос не застал меня врасплох.

— По душе мне, — ответила я, пощелкивая сумочкой, — оригинальное полотно. Ценное в художественном отношении. И только для вашей кисти характерное. А также крайне необходимое для моего интерьера… А… это что за штрих? — уткнулась я глазом в фаянсовую композицию на подоконнике.

— Это, — вполголоса ответил он, — кофейник. Может?..

— С удовольствием выпью чашечку, — не отказалась я, и он скрылся за фанерной перегородкой, чтобы сварить кофе. Вскоре оттуда донесся стук падающей табуретки, звон бьющейся посуды и тихое короткое ругательство. Это мне понравилось: именно так и должно быть у настоящего художника, пусть он и не в замшевой куртке или бархатном берете…

Кофе был не слишком вкусным, но крепким. Пока я прихлебывала его, художник притащил картину и водрузил на мольберт. Насколько я понимаю, это был пейзаж: жнивье, ворона и копна. Жнивье как жнивье, копна как настоящая, ворона как живая. Но ценна ли эта картина? Или только характерна для его кисти? И главное, так ли уж необходима для моего интерьера? Я закрыла глаза, вбила в серую стену своей квартиры гвоздь и повесила это жнивье. Потом отошла на несколько шагов, открыла глаза… Э, таких ворон у меня за окнами дополна, случается, все небо черно от таких, извините за выражение, штрихов… Поэтому я недвусмысленно отвела глаза от мольберта.

Художник снял картину, поставил другую: на столе резной деревянный боженька и ваза. Скульптура трухлявая, но характерная ли? Ваза голубая. Но ценная ли? А стол… Признаться, примерно такой же я еще в позапрошлом году выставила из своего интерьера в подвал!.. Поэтому без малейших угрызений совести я снова отвела глаза в сторону.

Тогда художник выволок с антресолей третью картину — такую большую, что ему пришлось тащить ее, как листик — муравью. И неудивительно: тут, в деревянной раме, от края до края плескалось озеро. Ну уж таких-то озер я насмотрелась всласть: для нашего литовского пейзажа они довольно характерны, но с точки зрения купания никакой ценности не имеют: не дно, а сплошной ил, того и гляди засосет тебя вместе со всеми штрихами… Поэтому я снова была вынуждена отвести глаза.

Когда художник закидывал картину обратно, по виску у него скатилась струйка пота и затерялась в непроходимых зарослях бороды. Я порылась в памяти в поисках мужчины, который ради меня пролил хотя бы каплю пота, однако не нашла такового, и у меня от удовольствия учащенно забилось сердце: разве не новый штрих в моей биографии?.. Устроилась поудобнее, уютно расположившись на стуле… На четвертой картине был изображен переулок Старого города. Я знала его как облупленный: там, за утлом, довольно приличное кафе. Так что, дело ясное, в произведении опять не содержалось никакого оригинального штриха, и мне снова пришлось коситься в сторону. На пятой картине — тот же переулок, только с аркой. На шестой — та же арка, но уже без переулка. На седьмой — другой переулок, только без той же арки. На восьмой — другая арка, только с тем же самым переулком… Мои глаза так напереулились, то есть наперекосились, что от утомления стали закрываться.

— Это… цикл? — осведомилась я, через силу пялясь на тринадцатый переулок без девятой арки.

— Цикл, — подтвердил он, выставляя девятую арку без четырнадцатого переулка.

— Если это цикл, то мне хотелось бы…

Он прямо-таки перегнулся пополам, стремясь не пропустить мимо ушей мое желание. Я вновь порылась в памяти, пытаясь обнаружить там мужчину, которого интересовало хотя бы одно мое желание, и снова никого не нашла — вот вам и второй оригинальный штрих в сером интерьере моей биографии!

— …мне хотелось бы еще одну чашечку кофе.

Художник замер перед кофейником, вцепившись обеими руками себе в бороду, словно собирался вырвать ее. Хотя моя память превратилась в разворошенный кротами луг, но я так и не извлекла из нее ни единого мужчины, готового ради меня вырвать хоть волосок, а уж чтобы всю бороду!.. Нет, о таком прекрасном штрихе для своей биографии я никогда и не мечтала!..

Тем временем за фанерной перегородкой послышался знакомый грохот, звон и тихое, на сей раз некороткое ругательство. Это мне, разумеется, понравилось, однако кофе уже был не только не вкусным, но и не крепким. У меня возникло сомнение: так ли все должно быть у настоящего и тем более перспективного художника, даже если он не облачен в куртку из настоящего бархата?..

Теперь он принялся таскать и ставить вдоль стен по нескольку картин разом. Пейзажи громоздились на пейзажи, фигурные композиции наталкивались на фигуры из других композиций, а один натюрморт подкрался столь близко к моей сумочке, что мне пришлось сунуть ее за пазуху. Однако художник не переставал устанавливать все новые и новые полотна, пока я с волнением не заметила, что они берут меня в кольцо. И самое странное: чем больше картин он приносил, тем менее ценными и характерными для его кисти казались они мне, а уж для моего интерьера и вовсе не нужными… Даже не роясь в памяти, я вспомнила, как однажды посетила зарубежную страну, а там, как и положено настоящему туристу, отправилась в пеший круиз по магазинам. И дернул же меня черт в одном из них ткнуть пальцем в какую-то ткань. Продавцы только того и ждали! И как принялись выкладывать и громоздить рулоны такой и подобной ткани, да так завелись, что вскоре выросла целая гора. Меня прошиб пот, потом охватил страх, наконец пронзило подозрение, что под этой горой собираются похоронить не только меня, но и все мои девяносто пять пфеннигов!.. Я и сейчас вижу, как выскакиваю, словно обожженная, в двери, как несусь, будто гонится за мной стая шакалов, несусь через какой-то там плятц, потом по штрассам, потом по переулкам с арками и без арок, пока не упираюсь в прилавок своего родного универмага и, лишь получив хороший пинок от продавщицы, успокаиваюсь…

— Ну как? — оборвал цикл моих воспоминаний художник, закончив воздвигать вокруг меня полотняный бастион.

— Это… все? — очухавшись, огляделась я по сторонам.

— Все! — ответил он, гордо подбоченясь.

Такая поза, конечно, произвела бы немалое впечатление на фоне черного бархата и набережных Сены, однако одних пыльных стульев и сапог в гармошку ей было явно недостаточно.

— Если это все, то мне хотелось бы…

— Кофейник, — он не дал мне закончить, — разлетелся в куски!

Нет, ей-богу, штрихи уже не умещались в биографии — еще и кофейник разбился из-за меня! Единственная фигурная композиция, ценность которой не вызывала у меня сомнений, и та испарилась!.. Внезапно вокруг стало серо и пусто; одна-одинешенька очутилась я в грозном окружении картин… А ведь признаться, совсем иначе представляла себе покупку картины! Я представляла себе, что в студии, то есть, прошу прощения, в мансарде с видом на Сену, то бишь Нерис, застану целую толпу покупателей и одну-единственную ценную картину, которую выдадут мне через заднюю дверь и которую я под ропот ротозеев-ценителей победоносно уволоку домой. А на деле все наоборот: целая куча картин, а ропщу лишь я одна… Так вот почему стул покрыт пылью: до меня на нем, чего доброго, не сиживал еще ни один покупатель… Я зажмурилась и одним рывком выдернула из стены своей квартиры гвоздь. Потом скомпоновала самое себя в пустой интерьер: в черном бархатном берете, в коричневой замшевой куртке, с впечатлениями из Латинского квартала — и тут поняла, что это и будет тем оригинальным штрихом, которого так не хватало всему моему интерьеру и биографии. Поняла я также, и куда подевалась толпа покупателей: высунув языки, бегают они в поисках бархата, замши, ценных ваз, путевок на набережные Сены… Они бегают, а я сижу, считаю арки и ловлю ворон! Решительно поднялась, откланялась и в один прыжок перемахнула через шесть переулков, три арки и одно озеро.

— Если кофейник лопнул… — протянула я.

Он позволил кончить.

— …так придется мне заглянуть в приличное кафе, — и я ткнула пальцем за угол четвертого переулка.

Не произнеся ни слова, художник распахнул дверь — пожалуй, слишком резко и слишком широко. Такой жест конечно же произвел бы впечатление на фоне одной картины и многочисленных покупателей, однако в нашем случае он не был ни ценным, ни характерным и для моей биографии абсолютно лишним…