Белая кость

На «орехи» досталось всем, но больше всего — дежурному по кораблю и боцману.

Практически за ночь огромная стая бакланов и чаек, оккупировав пирс, причал и кормовую надстройку подводной лодки, откровенно нагло и жидко умудрилась их загадить.

Поначалу, в темноте, белое птичье дерьмо в глаза практически не бросалось. Но вот полностью рассвело, и все заскучали. Натюрморт получился красочный!

Загажено было все, совершенно конкретно! Словом, черно-белое кино!

Люди, ответственные за бакланьи «шутки», получили командирский разнос тут же на пирсе, прямо перед молчаливо сидящей стаей.

Воробей орал, как подорванный, обильно брызгая на всех слюной. Иногда, энергично жестикулируя, тыкал пальцем то в боцмана, то в дежурного по кораблю, то в молчаливо наблюдающую этот цирк птичью массу. Его голос, в явном желании переорать стихию, периодически срывался на фальцет. Ветер безжалостно уносил в никуда и «прелесть» слов, и изысканную яркость выражений. От этого живость воспитательного процесса резко теряла свои показательность и смысл.

Казалось, что происходящее птиц нисколько не пугало. За свою маленькую бакланью жизнь они слыхивали от людей и не такое. Пернатые не улетали. Тихо сидели, мечтая о чем-то своем — птичьем, соблюдая стадность и молчаливую солидарность со страдающими из-за них «начальниками».

Не меняя поз, они по-прежнему плотно кучковались на причале. Большими хищными клювами рассекали порывы северо-западного ветра. Перья на их грязных телах трепетали в струях набегающих воздушных потоков. Птицы «штормовали», пережидая непогоду. Мелко топчась на месте, они дружно месили помет перепонками когтистых лап, непроизвольно прикрывая своими крупными, разъевшимися тушами разведенный на пирсе срач.

Перед лицом непогоды эти «гордые» птицы явно предпочитали полетам над штормовым морем обильную трапезу на ближайших помойках с посиделками на пирсах, причалах и корпусах стоящих в базе кораблей.

Словом, как в классике: «чайка ходит по песку — моряку сулит тоску!». Впрочем, и они по-своему, по-бакланьи, тосковали.

На корабле продолжалось плановое «проворачивание оружия и технических средств», когда «командирская железа» капитана З ранга Воробьева, возмущенная наглым поведением птиц, окончательно выработала решение, показавшееся ему самым правильным и удачным для данной ситуации.

Собрав охотничье ружье, которое Воробей хранил в лодочной каюте, он выполз на пирс и, зарядив его прямо на сходне, неспешно двинулся по пирсу к непуганной птичьей массе.

Те, кто наблюдал сцену предстоящей «кары», от удивления приоткрыли рты и с интересом фиксировали события.

Стая довольно близко подпустила незадачливого «мстителя». Метров за пять до опасности передний край пернатых лениво зашевелился и стал медленно, нехотя, практически поштучно, подниматься в воздух.

В какой-то миг беспокойство вдруг проявили все сидящие на пирсе бакланы. Явно без желания оторвав свои задницы, птицы с какой-то «заторможенной» резвостью, все вдруг замахали крыльями на взлет и поднялись над пирсом.

Они не улетали. У них и в «мыслях» такого не было. Описывая «круг почета», они, по-видимому, намеревались вернуться на старые, вполне уже засиженные места. Баклан — птица хоть и крупная, хищная, но сильно страдающая… недержанием.

Лучше бы Воробей этого всего не делал! Но было уже поздно. Колесо событий завертелось. Как говорят бывалые, «процесс уже пошел качественно». Внезапно прозвучавшие почти одновременно два выстрела в никуда заставили всю стаю, как-то вдруг, почти синхронно, вздрогнуть и… жидко опорожниться. С шумным испугом, как-то встревожено-глумливо загоготав, бакланы секунд пятнадцать совершенно бесконтрольно и кощунственно гадили на командира, на зазевавшегося верхнего вахтенного и на округу вообще.

Создавалось ощущение, что прошел крупный, недолгий и совершенно безобидный теплый летний дождик. Прослушивался даже шелест «капель».

Успев выкрикнуть удивленное «У… ё…!?», Воробей сделал попытку прикрыть локтем лицо. При этом четко ощутил дробь прямых попаданий совсем недавно пошитой фуражкой и кителем. «Бомбометание» велось с завидной точностью. Синий флотский китель командира был фактически «изрешечен», ну а фуражку можно было просто сразу выбрасывать.

Кастроголосо завопив на и без того совершенно обалдевшую стаю птиц отборным, но, увы, совершенно бесполезным матом, с ног до головы обделанный и смертельно обозленный командир, гневно сопя, спустился в ЦП. Подчиненные встретили его молчаливым сочувствием. В атмосфере центрального поста плотно зависло ощущение необъяснимого траура. Не было ни одной гримасы, похожей даже на злорадство.

Ведь фактически досталось всем. Теперь предстояло муторное мытье и чистка от ядовитого бакланьего дерьма и корпуса лодки, и пирса, и, конечно же, командира.

Случай произошел сенсационный. «Капитанская месть» оказалась не только бесполезна и совершенно бессмысленна, но, по большому счету, бестолкова.

Это-то и портило настроение самолюбивому командиру. Правда, в длительную меланхолию он впадать не собирался. Это было не в его характере. Но от непосредственного общения с бакланами он был застрахован на долгие годы вперед.

Личный состав бригады от души посмеялся по факту происшедшего. Ведь шила, как известно, в мешке не утаишь!

21 апреля 2004 г.

Презент

Попугая с Кубы везли в подарок. Когда широкоплечий мулат в форме кубинского офицера вручал его вместе с клеткой заместителю командира дивизии капитану 1 ранга Макаршаку, до отхода корабля оставались считанные часы.

Присутствующий при акте передачи командир подводной лодки, глядя на притихшую птицу, подумал: «А стоит ли свеч весь этот геморрой?»

И был он, по сути,  прав, поскольку путь предстоял долгий, далеко не простой, и губа Оленья по климату сильно отличается от Гаваны.

«Даже, если довезем, то от акклиматизации сгинет он, бедолага, как сопля в швартовой рукавице» — подумал командир, но промолчал. Обсуждать действия начальника — все равно, что мочиться против ветра.  В конце концов, «жираф большой — ему видней».

Попугай был большой, красивый и яркий. Говорящий.

Порода попугаев «ара» размерами и яркостью окраса всегда выгодно выделялась среди собратьев и имела на рынке хорошую коммерческую цену. Сидел он в клетке гордо и прямо, как солдат, который твердо верит, что обязательно станет генералом. Глазастая голова с мощным клювом и ярко-красным опереньем шеи с периодически встающим, хохолком, столь же красным, эффектно контрастировали с темно-зеленым оперением и большим бело-синим вкраплением на крыльях. Красавец сразу же привлек внимание всего экипажа.

Поначалу клетку с ее обитателем определили на мостике, подвесив на кабельную трассу эхоледомера. Попав в необычные условия, попугай таращил на окружающих глаза и очень походил на артиста Хазанова в его известном концерте. Энергично крутил башкой, как бы принюхиваясь к воздушной струе, которую лодочный вентилятор усердно гнал с камбуза через верхний рубочный люк. Время от времени о чем-то удивленно трепался на своем тарабарском языке, местами весьма напоминавшем испанский.

Рассмотрев его внимательней, боцман заключил:

— Все, братан, приплыли! Теперь ты на подводной лодке. Будем из тебя подводника делать.

От этих слов, а может быть от обилия нахлынувших впечатлений, но он тут же… «сходил» в еще чистую клетку большой полужидкой кучей.

Это вызвало оживленную реакцию зевак.

— От него уже сейчас, как от настоящего подводника, не остается предметов жизнедеятельности, только одни продукты! — съязвил кто-то из присутствующих.

Очарованный видом экзотической птицы, корабельный врач заметил:

— Да, мир не идеален. Даже самый красивый попугай и тот гадит, как простой баклан. Но запоры, чувствую, ему пока не страшны.

— А почему он такой зеленый? — спросил у боцмана молодой сигнальщик Петренко, первый раз в жизни увидевший подобное чудо природы.