Страна Дураков

Как рассказывала потом сама Лидочка: "Я даже не дышала, пока он шарил своими руками у меня под лифчиком".

Не найдя денег в лифе таджик тут же полез Лидочке под юбку. Противно щелкнула вырванная с мясом пуговка, и пояс юбки разошёлся. Смуглая рука быстро и уверенно нырнула в Лидочкины трусики, и тут же вернулась с белым узким конвертом.

Молодой грабитель не торопясь спрятал конверт во внутренний карман модной кожаной куртки. Вжикнула молния, таджик развернулся и, не переставая насвистывать, двинулся в сторону автобусной остановки. И тут Лидочка, наконец, узнала мелодию. Этот наглый чурка насвистывал вполне русскую и, в своё время, очень популярную песенку из репертуара Эдуарда Хиля! "Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом!" – весело выводил он. Последнее обстоятельство почему-то ужасно разозлило ограбленную Лидочку. Ей даже захотелось вскочить, набрать полные ладони гравия и кидать, кидать его в ненавистную удаляющуюся спину. До изнеможения.

Однако верх взял здравый смысл. Лидочка ещё минут пятнадцать, не шевелясь, лежала в позе цыплёнка табака. Ей почему-то казалось, что грабитель отошёл совсем недалеко и теперь внимательно за ней наблюдает. И, если она хоть немного шевельнётся, непременно вернётся, чтобы добить.

Четверть часа спустя, немного успокоившись, она встала, кое-как собрала разбросанные вещи в сумочку и поплелась домой. На улице никого не было, и испачканная, с окровавленной головой, с содранными коленями и ладонями, Лидочка дошла до своего подъезда незамеченной.

Открывший дверь муж был жутко перепуган её видом.

Его суету с перекисью, йодом и пластырем Лидочка воспринимала как-то отрешённо. Выражение лица у неё было абсолютно спокойным, и раскисать она стала только тогда, когда оказавший первую помощь муж принялся её расспрашивать.

Из сбивчивого рассказа супруги он уяснил немногое: ехала, звиздела… такое дело.

– Сколько он у тебя взял? – спокойно уточнил он.

– Шестьсот пятьдесят рублей, – ответила Лидочка.

– Откуда у тебя такие деньги? – удивился муж.

– С девочками, "чёрная касса", счастливый билет, – пролепетала она.

До уже успокоившегося мужа постепенно стало доходить, что из-за длинного языка супруги семья влетела на три его полноценных получки. Жена, хотя вся в йоде и пластыре, была вполне жива. Сидела напротив и несла какую-то околесицу. Добытчик и рационалист в муже внезапно восстали против столь вопиющей демонстрации женской глупости. Он встал и, возбуждённо расхаживая, принялся орать на эту, чуть не погибшую из-за собственной куриной тупости дуру. Кричал он долго и вдохновенно. При этом припомнил не только сегодняшний свежий случай, но и многое другое из их семейной жизни.

В общем, он был прав. Лидочка осознавала это и поэтому сидела молча, только изредка косясь в висевшее на стене зеркало. Собственный растерзанный вид удручал её, а ругань мужа и вовсе расстроили. Она потихоньку заплакала. Выражение лица при этом у неё было настолько несчастным, что муж невольно умолк, а потом и вовсе стал её успокаивать.

Лидочка вырвалась и убежала в туалет. Слезливое настроение, как ей показалось, выдавливало влагу не только из глаз, и угроза конфуза требовала незамедлительных действий.

Вернулась она быстро. Глаза уже подсыхали, а на губах играла торжествующая улыбка.

– Вот они! Деньги! Все! Ни рубля не пропало! – заявила она мужу, протягивая ему мятый конверт.

– Что же он тогда у тебя забрал? – изумился тот.

– Тампон! (Лидочка, конечно же, имела в виду прокладку, но в те времена сей продукт ещё не был так широко разрекламирован, поэтому путались не только мужчины).

В ближайший месяц Лидочка, не смотря на два наложенных в районной поликлинике на её голову шва, была очень счастлива. Муж каждый день лично провожал её до работы и встречал после. Такого и до свадьбы не было.

– Представляешь, – объяснял он друзьям, – приходит этот фрукт в свой притон. И говорит корешам: "Так, братаны, бабки я достал, кто идет за горючкой?" – И достаёт после этих слов из кармана использованную прокладку моей жёнушки!

– Конфуз… – соглашались друзья. – Конфуз и позор. Такое эта публика смывает только кровью. Кровь за кровь, как говорится…

23.07.2002 г.

Бдительность и Халява

Бабе Поле за восемьдесят.

Когда-то она была молоденькой шустрой девушкой, волею судеб попавшей на фронты Великой Отечественной. Сейчас – это маленькая сварливая старушенция, подвизающаяся на Кафедре военных систем радиорелейной, тропосферной и космической связи в качестве бессменного дежурного на телефонах.

Всю войну Поля "провоевала" при Политическом отделе. Злые языки говорили что в те далёкие времена её очень любил некий Начальник Политотдела. Статус "походно-полевой жены" (ППЖ) для молоденькой фронтовички так и не трансформировался в статус жены обычной, но в партучёт при политотделе одной из ленинградских военных академий сановитый полюбовник Полю пристроил.

Полюбовники менялись, но с тех пор в витязи своего сердца Поля всегда выбирала только политработников. Прикипела она к ним. Нравились Поле эти "инженеры человечьих душ". Порой ей казалось, что они могли всё. И даже всех.

Справедливости ради заметим, что эти её впечатления были не далеки от истины.

На каком-то этапе жизни у Поли образовался сын.

Потом сын вырос и стал алкоголиком, а Поля состарилась, и стала просто бабой Полей.

Когда начальники перестали Полю любить, им тут же захотелось от неё трудовых свершений. Но работать много и на износ она не умела. Не научилась и не привыкла. Перед Полей замаячила перспектива лишиться работы, на которой не надо работать. С незамужними женщинами, в период угасания их внешней привлекательности, такая катастрофа случается сплошь и рядом. Причём, гораздо чаще, чем с их окольцованными подругами. Тех, если что, хоть мужья защищают. По большому, "кризис жанра" – это ситуация, когда кормившая тебя халява накрывается медным тазом, а новой не предвидится.

Бывает…

Естественно, что этих неприятных перспектив Поля не хотела, и поэтому стала добирать в глазах политического начальства (а другого у неё отродясь не было) тихим стуком на своих сослуживцев. Благо замполиты это дело всячески поощряли.

Очень скоро об этом Полином "хобби" узнали все и каждый. Теперь, если кто и ронял при ней неосторожное слово, то лишь затем, чтобы довести до ушей "политребят" очередную нелепую до полнейшей абсурдности дезу, а потом тихо порадоваться их мышиному мельтешению по её поводу.

Время шло, и Поля вышла на пенсию. Политотделы упразднили, а, поскольку, по советскому, а потом и российскому законодательству, ветерана войны можно уволить из государственного учреждения только по его собственному желанию, либо вперёд ногами, то скучавшую без общения Полину Андреевну пристроили на одну из кафедр.

По сложившейся в академии традиции кафедральных дежурных назначали из числа адъюнктов и офицеров лаборатории обеспечения учебного процесса. Но «космонавтам» повезло: со дня выхода на пенсию, за пультом, напротив входа на их кафедру, на посту у городского телефона, всегда и неизменно восседала баба Поля.

По выработавшейся привычке, дважды в день, она заносила начальнику кафедры исписанный аккуратным бисерным почерком листок. Небольшой такой, в четвертушку стандартного. Первый раз – утром, со списком опоздавших на службу офицеров. Второй – вечером, со списком говоривших по городскому телефону по неслужебным вопросам и кратким конспектом содержания их разговоров.

Начальник неизменно благодарил бабу Полю за бдительность, а затем, дождавшись, когда она покинет кабинет, не читая, рвал полученную им кляузу и отправлял её в мусорную корзину. Он понимал, что кадры старой закалки уже не переделаешь…