Ноука от Горького Лука

Но когда монетки дядюшки Пу кончатся, а черных камней ему будет не хватать для дальнейшей игры, тебя сдернут за хвост с твоей высокой философской орбиты, дадут кривой автомат, напялят СШ-68 и поставят напротив камня другого цвета, стоящего по ту сторону твоего здравого смысла и прочей кухонной философии.

Вот тогда ты поймешь как информационные перестрелки превращаются в настоящие, отстраненность островных отшельников превращается в соучастие, и стоят ли одни других. Но даже возмущаться ты не будешь иметь права, Робинзон, потому что твоя умная голова давно уже куплена в хедшопе дядюшки Пу, и тебе вовсе не принадлежит, как и вся философия, содержащаяся в ней.

Карлсон ибн Карл, або Кормушка для кота (парт оне)

Однажды Малыш, которого реально достала привычка Карлсона уничтожать все запасы варенья в доме, предложил ему упаковку консервированной фасоли. Неразборчивый в питании «мужчина в расцвете сил» выжрал полтора кило полезного, богатого азотом продукта, и по привычке выкинул последнюю пустую банку в окно, прямо на голову пакистанскому дворнику. Дослушав несущиеся снизу проклятия на урду, Карлсон сыто отрыгнул и подмигнул Малышу.

— Ну что, полетели шалить?

— Нет, — притворно вздохнул коварный шведский мальчик. — Я сегодня не могу. Скоро придет Боссе, он просил помочь ему распилить бабушкину копилку. Знаешь ли, пять эре — это тоже деньги. Мне надо за что-то кормить собаку…

— Да ладно, в Швеции ли думать об этом? — беззаботно сказал Карлсон, ни одного раза в жизни не плативший за обед, сидя на подоконнике и болтая пухлыми ногами — А социальное обеспечение на что?.. Не помрет твоя собака, вот с папой пока непонятно. Жаль, конечно, что у тебя нет даже капельки варенья, но эти бобы были тоже ничего. Ты на завтра еще приготовь. Ну, Малыш, мне пора. Жулики остались без присмотра. А новые жулики из Сирии, брат, это у-у-у!..

С воплем «Джеронимо-о-о!», спиной вперед, как аквалангист из лодки, Карлсон вывалился из окна и уже в падении завел мотор. «Пижон!» — подумал Малыш: «Показушник!» — и выглянул во двор.

Летучий гном вышел из пике, на бреющем полете прошел прямо над головой дворника, чуть не сбив с него чалму, вызвал еще один поток восточной брани, и завис на уровне четвертого этажа. «Пак, держи «фак!» — заорал Карлсон, показал коротенький и толстенький средний палец, затем громко свистнул, и по спирали ушел в серое стокгольмское небо. Карлсон был иорданцем, и пакистанцев по каким-то внутренним причинам недолюбливал.

Малыш с фальшивой улыбкой на лице помахал ему вслед рукой, закрыл окно и тоскливо прижался лбом к стеклу. С утра по телевизору обещали сильный северо-западный ветер пятнадцать метров в секунду, с порывами до двадцати. Существовала слабая надежда на то, что обожравшийся бобов жирный ублюдок превратится из винтового летательного аппарата в реактивный, потеряет управление, и его сдует нахуй если не обратно в родную Иорданию, то, хотя бы, в Балтийское море. А хорошо бы, если бы его просто надуло азотом изнутри, как воздушный шарик…

Все остальные способы — обращения в полицию, миграционные службы — даже в королевские ПВО (шахид с пропеллером в небе Стокгольма)! — Малыш уже перепробовал. Увы, безуспешно.

***

Иногда мне кажется, что все разработчики и исполнители социальных программ по интеграции мигрантов в общество — бывшие дети, украденные русалками, цыганками, эльфами и прочими Белыми Ходоками. Убедившись в полной непригодности найденыша для использования ни Добром, ни Злом, но привязавшись к нему за триста лет в зачарованной пещере, сентиментальная нечисть тайно возвращает его обратно в человеческую семью. Подыскав место в обществе, не требующее ни талантов, ни ума, они устраивают своих воспитанников всякими соцработниками и чиновниками.

И все бы хорошо, но триста лет вне времени обрывает у этих несчастных рип ван винклей всякую связь с текущей реальностью, что сказывается на работе. Нечисть, скучая по своим малышам, иногда посещает их прямо на рабочих местах, являясь то из дымохода, то из монитора, и от всей души дает им советы. Злые румпельштильцхены советуют подопечным пиздить «канаков» полицейскими дубинками, добрые цветочные феи — повысить выплаты на детей мигрантов, а в итоге получается ни то, ни се. Канаки за выплаты спасибо не говорят, а в ответ на дубинки начинают жечь автомобили.

Потому что ничем другим объяснить незнание положняков восточных сказок, кроме как вмешательством европейских сказочных персонажей в сознание политиков и социалов нельзя.

***

Первое. На Востоке существует три вида деятельности, которой не западло заниматься уважаемому человеку — торговля, посредничество и государственная служба. Все остальное не так чтобы сильно западло, но не айс — дело для молодняка. Маруф-башмачник шьет шлепанцы, чтобы заработать на лавку, в которой он будет эти шлепанцы продавать. А шить тогда будут его сыновья, три племянника и шесть внуков. Но если он и в шестьдесят лет шьет своими руками — значит, что-то в жизни у него пошло не так. Независимо от качества обуви.

Пирамида восточных социальных статусов именно такова — в ее низу люди, выращивающие арбузы, в середине — их продающие, а покупающие арбузы — на самом верху. Калькируйте это в западную парадигму, где больной в клинике окажется венцом творения, регистраторша — уважаемым человеком, а врач — лекарем, рабом и джинном, вызываемым по требованию из лампы. Оно то как бы ничего, больного надо уважать — он же платит, просто все арабески ломятся в регистраторши, где не требуется иметь столько денег, как у больного, и столько работы, как у доктора.

Второе. Финансовый успех на Востоке всегда является относительным, а не абсолютным. Недостаточно жить хорошо, надо жить лучше других, и всем это показывать. Именно из этого сезама восточного подсознания выезжают в мир мерседесы в стразах, тюнингованные под «жопасфальт» жигули и невероятные пакистанские автобусы. Мало быть сытым, надо блевать от сытости, и делать это днем, на улице, чтобы видели соседи.

Перебираясь в злокозненный Магриб, полный шайтанов, гяуров и метрополитенов, восточный мигрант привозит с собой все свои моральные ценности, завернутые в арафатку, и старается не терять их — ибо жизненные ориентиры. И его можно понять: как нас пугают своей сложностью пакистанские автобусы, так пакистанца пугает схема лондонского метро. Метро беженец потом выучит, и даже наловчится ездить бесплатно, но иная иерархия в социуме его не убеждает в необходимости перекинуть джамперы в голове. Адаты отцов вечны и непреходящи.

***

Этого не понимают еврочиновники, воспитанные в пещерах трудолюбивыми гномами и легкомысленными фейри. Они считают, что для интеграции племени кочевников надо дать пособие и трудоустроить хотя бы главу семьи. А там само пойдет, как у всех. Папа будет работать за всех, а дети получать пособие. А вечером, надо понимать, папа будет приходить с работы, доставать из пакета вкусняшки, и они будут кушать ужин за одним столом. Ну, кто понял о чем я — тот уже веселится.

Предложение физической и прочей наемной работы само по себе непривлекательно для восточного мужчины (разве что как временный модус вивенди). А увеличение размеров пособия как раз входит в разряд «уважаемых занятий», поэтому все заканчивается более чем предсказуемо — паразитирование на социале становится деятельностью, не осуждаемой диаспорой. Наоборот, это же разновидность «купи кувшин», практически базар, и чем крупнее ты наебал контрагента — тем больше ты баши. Это то, что относится к «первому».

А ко «второму» — любая работа, доступная мигранту, не поднимает его социально до уровня местных гяуров, хоть ты разбейся в лепешку о фрезерный станок или плиту в Макдональдсе. Аргументы типа знания языка, уровня образования и квалификации никак не действуют на сознание мигранта. Живем один раз. В тридцать лет начинать с первого класса нетерпимо. И если человек привык быть уважаемым в говне, он желает примерно того же в меду — то есть, бывшему чайханщику в засранном мухами Пенджабе социально соответствует позиция владельца ароматного венского кофейного бутика.