Страна Дураков

Через несколько дней перевод японского патента был завершён. По ходу мытарств горе-переводчики понавыписывали себе кучу нужных и не очень нужных японских слов. Естественно, с переводом. Получилось что-то вроде словаря-разговорника. Со странной, для взгляда со стороны, направленностью. Лингвисты, те, что не лишены чувства юмора, назвали бы его словарём эстетствующего, но при этом технически подкованного оккупанта-мародёра.

Чего только в этом словаре не было!

Начинался он со слов "онна – юваку-суру – рэмбо-суру – самэру" (женщина – соблазнить – любить – слинять). Плавно переходил к джентльменскому набору для пристрастного допроса плененного самурая, начинавшегося с тривиального "рётэ-о-агэро" (руки вверх!). Затем следовали давно набившие оскомину команды ежедневного распорядка дня (только уже на японском), и заканчивался "разговорник" приятными слуху словами: "тя-но-ю" (чайная церемония), "рабу" (любовь) и "сисю" (сборник стихов).

Спустя пару месяцев словарик скопировало себе подавляющее большинство любопытных до всего необычного курсантов. Развлечением это было или способом отвлечься от рутины – понимайте как хотите.

Ежевечерние разгоняющие скуку упражнения с "тарабарским" разговорником привели к тому, что понемногу весь курс научился вполне сносно командовать и посылать друг друга на языке Страны Восходящего Солнца.

Время неумолимо. Всё бы так и осталось забытым казусом, коими полна жизнь любого военного связиста. Но…

По замене из Афганистана в училище на кафедру автомобильной подготовки и систем электропитания прибыл новый преподаватель. Подполковник. В роскошной шитой фуражке-капелюхе с красным околышем.

Следует заметить, что, носившие чёрные околыши связисты, к "красным шапочкам" относились с изрядной долей презрения. Не было для связиста большего позора, чем принудительное водружение на его голову фуражки с красным "петушиным" околышем. Не счесть числа взысканий, полученных упрямцами "за нарушение единообразия формы одежды", как и не счесть числа отказавшихся от карьерного роста, связанного с непременным надеванием на голову описанного головного убора в очередном месте службы.

Вместе с тем, указывать чужакам, что в нашем инженерном монастыре сей кошмар, цветов пожарной машины, не носят, было как-то не принято. Не поверите, но и военные люди бывают по своему деликатными…

Вот и проходил кафедральный подполковник в красной шапочке достаточно долго, чтобы заступить в наряд дежурным по училищу. Естественно в том самом режущем связистский глаз головном уборе.

Заступил и стоит себе вечером на крыльце курсантской столовой, этаким красношапочным соколом с деловым и важным видом и принимает рапорты старшин, приведших свои курсы на ужин.

– Заводите! – коротко бросает он после каждого рапорта, и курсанты, один за другим, заходят в просторную разгороженную массивными арочными колоннами столовую.

Заметим однако, что строем на ужин в училище ходили только младшие курсы. Старшекурсники просачивались по одному за спиной того же дежурного, пользуясь тем, что вход в столовую был возможен не только с улицы, но и из подъезда старого корпуса, со старинной мраморной лестницы, ведущей вверх, к учебным аудиториям, библиотекам, казармам и т. д. И, соответственно, – привычным путём из аудиторий и библиотек к вечерней каше с кусочком порционного мяса.

У тех же, кто попадал на ужин из общежития и из новых корпусов, был свой оригинальный способ проникновения в столовую. Издалека завидев переминающегося на крыльце дежурного, группа старшекурсников быстро сбивалась в компактный строй, кто-нибудь из них командовал:

– Шагом… марш!

И самонародившееся подразделение, расшаркавшись, в полном соответствии со Строевым уставом, в сторону довольно таки формального ритуала и олицетворяющего этот ритуал дежурного по училищу, попадало вовнутрь столовой.

Так было всегда.

Но подполковник был не в курсе. Мало того, он об этом даже не подозревал. И поэтому, когда третья подряд группа курсантов доложила, что семнадцатый курс для приема пищи прибыл, – ему захотелось разобраться. И навести порядок. Уставной.

Лучше бы он этого не делал.

– Та-а-ак, товарищи курсанты… – сурово сказал подполковник, – и сколько у вас этих самых семнадцатых курсов? Давайте разберёмся!

Курсанты опешили.

Старшие курсы трогать по мелочам было не принято.

К этому привыкли и воспринимали как должное. Это стало традицией. Поэтому раздавшаяся из середины строя реплика ни в коей мере не была попыткой оскорбить подполковника, да и произнесена она была с искренне растерянными интонациями.

– Ты глупый от старости или с детства? – спросил голос из строя.

Подполковник побагровел, а на несдержанного на язык шикнули. Его дёрнули за ремень, и весь строй, не сговариваясь, сделал в сторону дежурного виноватые лица.

Подполковнику надо было сделать вид, что инцидент исчерпан, но он повысил голос.

– Вы хоть понимаете, кто вы, а кто я?! – рявкнул он.

– А как же! – тихо, но очень отчётливо ответил ему всегда скромный и вежливый Лешик Бондаренко. – Ты "ангел с яйцами"!

Следует объясниться: у автомобилистов более чем своеобразная эмблема: два высоко воздетых роскошных крыла, шоферская баранка между ними, от неё вниз рулевая стоечка, заканчивающаяся перекладиной заднего моста с двумя внушительными колёсами по краям. Не надо обладать особо изощренной фантазией, чтобы узреть в описанной эмблеме озвученного крылатого осеменителя.

После фразы Лёшика дежурному по училищу стало плохо. Он был уже не рад. Ни за устав, ни, тем более, за себя. Перед дежурным явственно замаячила угроза, раз и на всю оставшуюся в училище службу, получить не самую благозвучную кличку.

– Готовьтесь! – нашёлся подполковник. – Я самым тщательным образом проверю выполнение вашим курсом распорядка дня! Готовьтесь!

Он раздраженно махнул рукой, и курсанты направились в столовую.

На вечернюю поверку подполковник не пришёл. А вот за двадцать минут до подъема нарисовался на четвертом этаже курсантского общежития.

Его уже ждали.

Все.

Дежурный по курсу вполголоса доложил, что происшествий не случилось, и испросил разрешения поднять старших комнат. Дабы обеспечили организованный подъем и построение.

Подполковник разрешил.

Старших и старшину курса разбудили.

Незаметно прошло ещё десять минут. Пришло время подъёма.

– Ку-у-урс «ки-сё»! (подъем!) – внезапно гаркнул лениво следивший за стрелкой часов дневальный.

Дежурный по училищу недоумённо вытаращился.

"Показалось, – подумал он, – или курсантик зело косноязычен, или… Показалось!!!"

Между тем в комнатах общежития, в просторечии незатейливо именовавшихся камерами, раздались дублирующие команды:

– Ки-сё! Ки-сё! Ки-сё! – надрывались дурными голосами старшие комнат.

"Дуркуют! – подумал дежурный по училищу. – Началось! Вот она та самая курсантская "проверка на вшивость", о которой предупреждали на кафедре!

Вставший вместе со старшими комнат и скучавший в коридоре старшина рывком открыл ближнюю от дежурного комнату. В ней, не смотря на суету в соседних, было подозрительно тихо. Через плечо старшины дежурный увидал безмятежно спящих старшекурсников. Старшина, ругнувшись себе под нос, набрал в грудь побольше воздуха и, специально для сонь, гаркнул:

– Татиагару, ёвамуси! (подъём, бабы!).

– Сорэ-ва е кунай дэс, сэнсэй! (нехорошо, начальник!) – не открывая глаз, заметил один из курсантов. – Мацу (ждать) полчасика, а?

– Сорэ-ва е ий дэс! (ан, нет – хорошо!) – ответил старшина. – Кунай ёко-ни нару! (хорош валяться!) Татиагару, имбайфу! (подъем, бл… женщины нехорошего поведения!). Татиагару, дзёро! (вырезано цензурой).