Пилигрим (СИ)

-- Будьте спокойны, пейте на здоровье, вкусите плодов на пользу вашу, да пойдете вы по пути благоденствия! - и посланники разом прижали руки к сердцу и склонились в положенном поклоне принятия и благодарности.

-- Каждая вещь достойна лишь в должном месте, - произнес странник. - В сточной канаве нет чистого уголка, и жемчуг, в нечистоты упавший, сияния своего сохранить не способен. Недостойно серебро быть оправой для рубинов, ибо одно золото с ним ясностью сравнится. Не возлагай ножных браслетов на продажной женщине, нрава гулящего и распущенного. Не седлай мервским седлом ишака, все одно не изменишь его упрямого и своекорыстного нрава. Благовониям не украсить вони нужника. Здесь же гармония сочетает вкус, цвет и запах, подобно как звучание струны ребаба сочетается с декламацией рубайев, и не изменить в этом сочетании ничего без того, чтобы не разрушить их совокупную целостность. Напитки и кальян, сладости и ароматы, собеседники и прислуживающие им... Сказано же однако до нас - "Встречаюсь с ним, но не знаю, кто он. Говорю с ним, но не знаю его имени." Назови же свое имя и звание, о украшающий это сияющее место!

Я же склонил голову в пристойном поклоне, указывая, что понял и оценил изысканную речь странника, изложенную на фарси, и в свою очередь отвечал:

-- Воистину так, сказано же - гоните обезьян с пира, а собак из храма! И еще сказано сияющим Абу-Новасом - врага удостою узорчатого булатного клинка по силе его, лошади приличествует шелковая плеть, невольнику нерадивому и вороватому - розги и колодки на шею, а женщине, чей стан пленил мой взор - синдийская кисея и жемчуга на руки. Ибо одна вещь другую дополняет, порождая гармонию, и иная вещь без другой не существует, ибо разрушается гармония. А иная вещь противоположна другой, и если насильственно соединить их, нарушится равновесие и красота поблекнет, и сила пропадет, и нежная музыка окажется ревом ослов, а изысканные яства запах тлена приобретут. Мудрость твоя явила нам, что торопясь успеть все, не делаешь и того, что мог бы сделать. Дозволь же мне, недостойному, открыть свое имя и сказать тебе, зачем и как я оказался в этом месте со своими людьми.

И странник склонил голову в знак того, что готов слушать меня.

-- Итак, о достопочтенный, имя мое Элиа, а полностью именование - Элиезер, что значит на твоем языке "первый", и вправду, я стал первым сыном моих достойных родителей, мир их праху, да будут мои слова искуплением сорока их прегрешений! Довелось мне родиться в дороге, ибо племя мое, будучи изгнанным из страны обитания, кочевало в разных краях в течение четырех веков, не имея возможности возвратиться к истокам своего народа и жить там по законам предков, а иные земли не влекут их, ибо воды там горьки и воздух не сладок. Приходилось прочесть мне в многомудром и высоко ценимом сочинении сладкоречивого Сатьясаны, под названием "Дашакумарачарита, или приключения десяти принцев", изложение почитаемой им за истину сутры о способах приобретения власти и богатства, в коей сказано - ловкому человеку родина там, где ему хорошо, так вот, соплеменники мои либо все поголовно происходят из людей не ловких, не спорых на достижение счастливого бытия, извлекая его изо всего по мере возможности, либо не довелось им пристать к брегам, дающим покой и довольствие. Бог весть, не мне судить о том, только, как я сказал тебе, четыреста лет в постоянном кочевье означают что-то, чего не сказать словами, хоть и употреби их без меры и счета... И вот, родился я в кочевой дороге, в верблюжьем седле для женщины, и первое, что мог различить, была серая дорожная пыль, проплывавшая мимо моих глаз, и не было ничего неподвижного около моей колыбели, о чем можно сказать - вот, это мое - и потому места моего на этой земле нету, и нет у меня дома и пристанища, или же сказать по-другому - вся земля моя, и все на ней есть мой дом и мое пристанище, о чем ты можешь рассудить сам, как тебе заблагорассудится.

Излагая повесть своего бытия, я не сразу обратил внимание на спутников странника, которые ранее выглядели недвижными статуями, о чувствах которых судить нельзя, ибо, как на выцветших папирусах, на их лицах и руках прочесть ничего решительно невозможно - и как на старых свитках ты видишь лишь слабое отражение истин и красот, запечатленных и исчезнувших, так и спутники представлялись темными пятнами неопределенной формы и содержания. Теперь же стало очевидно, что это несомненно люди разного сложения и характера, ибо один из них не сводил с меня глаз, сдвинув тюрбан на одно ухо, чтобы не упустить ни единого слова из моего повествования, второй же, разглядывая меня с не меньшим тщанием, никаких внешних телодвижений отнюдь не производил.

-- Род мой восходит к первым семьям, тем самым, от которых все пошли прочие потомки, в конце концов составившие наше племя. Мои славные предки были великими воителями и столь же великими златоустами, достаточно сказать, что все летописцы происходят из нашей семьи, и само изысканное письмо, которым принято заполнять хроники, именуется джаридой, из чего тебе, о мудрейший, не составит труда извлечь, что род мой именуется Джариддин. Род мой достославен, но лучшие дни его уже миновали, число наше не столь велико, а если выразиться вернее - совсем невелико для того, чтобы иметь достаточный вес в племенном совете, отчего мысли, напитанные мудростью веков и опытом наших предков не достигают ушей остальных вождей. Такое положение вещей сохранялось уже долгие годы, но лишь два десятилетия назад, когда я вступил в отроческий возраст, а иначе - все уже мог разуметь, а собственного слова до поры не имел вовсе, - прочие вожди, решив, что пора свести число достойных принимать решения о жизни, смерти, дороге и источнике лишь к наделенным достаточной силой, отринули ценность мудрости и ее преимущество перед грубой силой в принятии решений, и в один черный день на племенном совете, когда старейшина нашего рода высказал свое несогласие с прочими по какому-то вопросу, суть которого забылась, да и не важна вообще, все другие вожди единодушно поднялись против нас, обвинив в трусости, предательстве, забвении общих интересов и неповиновении совету. Исходя из лживых наветов и скрывая за высокими словами низкие побуждения, отомстили нам всем, носящим имя Джариддинов, только из черной зависти, наведенной Ариманом или иным злым ифритом, которого иудеи именуют Сатаною, радующимся теперь от того, что его хитрая задумка удалась вполне. И если бы не слово старейшины нашего рода, обращенное к племенному совету, а он воззвал к священному писанию и выкрикнул в лицо самым непримиримым из наших противников - Оставь меня - оставит тебя Аллах, не убивай меня - пощадит тебя Аллах! - не сносить бы нам голов и некому было бы донести вам эту горькую историю. Наш малочисленный род был объявлен вне племенного закона, а жизнь нам оставили лишь потому, что пролитие крови соплеменников в оазисе, где мы все тогда жили, было признано неразумным даже самыми злокозненными из наших противников, и потому весь наш род был присужден к изгнанию, и нас выгнали в пустыню и в ночь так поспешно, что дали собрать лишь малые шатры, некоторое походное имущество и совсем немного пропитания и воды, сколько ее уместилось в мехах. Из скота нам отдали по верблюду, по три осла и по десятку баранов на семью, несмотря на то, что наш малочисленный род отнюдь не был беднейшим среди остальных, а сказать по правде, мы имели скота и прочего имущества столько же, сколько все прочие роды, вместе взятые... А поскольку в то время, когда наш род угасал, в него входили лишь три семьи с малым числом воинов, по которым считается семейное положение, ты и твои спутники исчислят достояние, которое нам позволили иметь. Остальное же, то есть наши дома, посевы, деревья плодущие и овечьи отары, лошадей и вьючных и ездовых верблюдов, отобрали сильнейшие, обвинив в несовершенных преступлениях и объявив, что искупление вины имуществом, хотя и допускается и адатом, и шариатом, и Моисеевым законом, однако же наше прегрешение, якобы, столь ужасно и богомерзко, что конфискация не покрывает и сотой части его, а посему изгнание будет приведено в исполнение без отлагательства. Для усугубления наказания отобрано было также и воинское снаряжение, стоившее немало талантов в золоте и серебре, дорогие украшения женщин были сорваны с них, как с презренных пленниц, захваченных в набеге, а старейшину били принародно плетьми за грехи его, которые он не совершил. И наш род с позором выгнали в пустыню, и швыряли камнями нам вслед, и провожали бранными словами, и горечью переполнялись наши сердца, и глаза жгли невыплаканные слезы потому, что все это была черная несправедливость.