Обретение

В 1941 году я окончил в Москве 7 классов, мне было 14 лет. На вид давали

шестнадцать, я был физически развит, хорошо ходил на лыжах, бегал на коньках в парке

Горького в Москве, а в волейбол играл с взрослыми на равных.

Война

В июне 1941 года в моих глазах мир взорвался – началась Великая Отечественная

война. Объявление о начале войны я встретил на Казанском вокзале в Москве.

В то время мы – отец, мама и я – жили в столице. Моя старшая сестра к тому

времени уже имела свою семью.

Старшая сестра Маня, Мария Давидовна Кислюк, 1919 года рождения. Очень красива

была сестра моя Машенька: среднего роста, иссиня черные глаза с длинными мохнатыми

ресницами, косой до пояса и румянцем во всю щеку. В 1936 году уехала в Киев учиться на

врача, а в 1940 вышла замуж за майора пограничника и родила двух девочек в мае 1941-го. В

1941 году Маня должна была приехать к нам, но погибла в первый же день войны под

артиллерийским обстрелом, а вскоре погиб и ее муж, которого я даже не видел.

Брат Лев окончил высшее артиллерийское училище в Ленинграде и был к началу

войны на учениях в Литве. Родился он в 1922 году. До 1939 года он учился в 54-й

артиллерийской спецшколе в Москве, а затем уехал в Ленинград. Рост у него был под два

метра, размер обуви – 47. Он занимался боксом у чемпиона Европы Королева и был до

войны чемпионом Москвы среди юношей. Кроме того, Лева прекрасно играл в волейбол,

15

бегал на лыжах. В 1940 году мама ездила к нему, а я больше его не видел – пройдя всю войну,

он погиб в апреле 1945 года под Берлином.

На вокзале мы с отцом встречали мамину сестру тетю Добу, которая ехала к нам

погостить. Тот июнь в Москве был холодный, и 22-го я, помню, был одет в демисезонное

пальто. Поезд должен прибывал в 12 часов 30 минут. Ровно в двенадцать ноль-ноль вечно

гудящий и движущийся Казанский вокзал разом замер и смолк: по радио выступил Вячеслав

Михайлович Молотов (тогдашний Председатель Совета Министров СССР) и сказал, что

немцы напали на Советский Союз, и началась война. Молотов очень нервничал, и в

наступившей тишине было слышно, как он то и дело наливает и пьет воду. Страшная

новость застигла людей неожиданно, и еще несколько минут после выступления Молотова

все молчали. Затем Казанский начал постепенно оживать, двигаться, прибывали поезда – мы

все не могли сразу осознать весь ужас и масштаб прозвучавшего известия. Но выражение

лиц десятков людей, которых я видел тогда на вокзале было одинаково застывшим и

потерянным. На третий день после приезда тетя Доба уехала обратно в Ташкент.

Вскоре в Москве начались первые бомбежки, громкие взрывы фугасных бомб, вой

сирен, голос Левитана по радио - от всего этого вначале охватывал животный страх. Но

постепенно приходило привыкание ко всему военному и появлялся даже какой-то азарт,

вызванный патриотизмом и желанием жить.

Мы, московские мальчишки тех военных лет, тоже вносили свой вклад в оборону –

тушили “зажигалки” (неразорвавшиеся бомбы), сотни которых подло, неслышно загорались

на крышах, чердаках и самых дальних закоулках жилых домов и других построек. После

очередной бомбежки мы подводили итоги – кто сколько “зажигалок” сумел воткнуть в ящик с

песком или сбросить с крыши. На счету у каждого были десятки потушенных или

обезвреженных бомб. Найденные “зажигалки” мы никуда не сдавали, а разряжали

самостоятельно, и, конечно, не обходилось без травм. Однажды в руках у моего товарища

Витьки Жданова бомба начала плавиться и сожгла пальцы на одной руке. Но мальчишки –

всегда мальчишки, и после этой трагедии главный вопрос состоял не в том, чтобы наладить

сдачу “зажигалок”, а в том, как организовать их безопасную разборку, хотя понятно, что

необходимости в этом не было.

В октябре 1941 года, перед уходом на фронт, отец отправил меня и маму в Ташкент –

туда, где я родился, и где жили и трудились десятки маминых родичей. До Средней Азии

война еще не докатилась, к тому же, это была наша родина, поэтому, зная, что мы там, отец

был в какой-то мере за нас спокоен.

Двадцать три дня шел эшелон из двадцати вагонов от Москвы до Ташкента - 3 вагона

москвичей и 17 вагонов беженцев, в основном, из Западной Украины. Все, что было до

войны, стало таким далеким, призрачным, по-детски наивным и совершенно нереальным.

Интернациональный эшелон, наш огромный движущийся дом, где в каждой “квартире” было

по 40-50 человек, в том числе огромное количество детей разного возраста и разных

национальностей – украинцы и белорусы, русские и поляки, евреи и молдаване, западные

украинцы и белорусы – медленно шел на юго-восток, покрывая в сутки сто или двести

километров. Россию мы прошли за трое с половиной суток и начался двадцатидневный

“круиз” по Казахстану. Это были тяжелейшие испытания холодом и удушающей жарой,

желудочными отравлениями и полным отсутствием элементарных человеческих условий.

Надо сказать, что очень малочисленное местное население буквально творило чудеса, чтобы

прокормить этот бесконечный поток беженцев, следующих через Казахстан в республики

Средней Азии для постоянного местожительства или, точнее, расселения. Можно только

восхищаться организованностью государственного аппарата, нашедшего в себе силы не

бросить на произвол судьбы эту огромную массу несчастных людей, оказавшихся в столь

бедственном положении. Надо отдать должное людям, организовавшим вполне сносное по

тому времени питание, медицинское обслуживание, выдачу хоть какой-то одежды людям, не

имевшим совсем ничего. На всем протяжении всего великого пути переселения советского

народа с оккупированных фашистами территорий днем и ночью действовал этот конвейер

заботы. Нельзя забывать, что это происходило в критический для нашего государства период

- в период военных поражений, когда фашисты стояли под Москвой. Страна потеряла самую

плодородную и высокопродуктивную часть территории нашей страны – Украину и

16

Белоруссию, которые давали семьдесят процентов хлебного каравая и шестьдесят процентов

картофеля.

Те двадцать три дня для каждого из пассажиров стали маленькой жизнью, историей,

которая не забудется никогда. Мириады вшей, грязь в теплушках, неумение эвакуируемых,

ехавших издалека, защититься вызывало у наиболее активных пассажиров жажду

деятельности. Мама первая в эшелоне взялась за наведение порядка. В каждом вагоне она

организовала бригады чистоты. Больным и немощным оказывали помощь, теплушки два

раза в день мыли, скребли и делали дезинфекцию . Мама где-то раздобыла жидкое мыло, и

весь эшелон мылся и стирался. На станциях мы бесплатно получали хлеб, горячий суп-

затируху, лекарства и другие необходимые вещи для людей, потерявших все.

Начиная со второго дня, я маму почти не видел. На узловых станциях, где эшелон

простаивал многие часы, она, увидев меня, на ходу спрашивала, что я сегодня ел, и нужны ли

мне деньги, которые к этому времени уже утеряли свою ценность. Функционировала меновая

торговля, и оплата всего была натуральной.

Меня и других московских детей те двадцать три дня в эшелоне с людьми,

потерявшими все или почти все, оторванными от родных мест, от привычного окружения,

оставшимися без всего самого необходимого, без средств к существованию, не знавшими

русского языка, сделали взрослее и пробудили чувство ответственности и солидарности. Мы

с ребятами быстро перезнакомились, штаб у нас был организован на прицепленной к

эшелону платформе с каким-то оборудованием. Мы получали и разносили по вагонам хлеб и

продукты, покупали или выменивали их на вещи у местного населения, смотрели за