Обретение

1

Обретение

Лев Кислюк

Рафаэль Давидович Кислюк – отец автора. Его воспоминания положены в

основу этого произведения.

2

Зачем я написал эту книгу

Что заставило сесть за письменный стол и начать писать, выуживая из памяти яркие

и забытые факты, ощущения, впечатления, любовь и предательство, радости и горести?

Ведь все это окружало меня всегда и никуда не денется. И, все-таки появились причины,

заставившие взяться за перо.

Первая – это мои дети и внуки. Они, слушая рассказы о “делах минувших”,

доходчиво объяснили мне, что не желают быть “Иванами родства не помнящими” и что если

не для всех, то для них и для их будущих детей и внуков я обязан записать все, что помню.

Причина вторая - мои соратники и друзья. Часто, особенно во время застолий, мы, перебивая

и дополняя друг друга, начинали вспоминать такие лихие эпизоды из нашей жизни, что

кажется, грех их не запечатлеть и не оставить потомкам. И третья. Я и сам чувствую, что

пора собраться с мыслями и выплеснуть на бумагу все, что накопилось. А иногда прошлое

“достает” тебя неожиданно, не выбирая места и времени. Просыпаешься ночью и

переживаешь заново давно забытые события. Все возникает с новой силой. Правильно ли

все было сделано, сказано, прожито? Хочется думать, что правильно.

К

орни

О моих родителях можно долго рассказывать. Судьба их, как и судьба страны, была

интересной и трагической.

Мой отец Давид Кислюк родился в городе Коростышев Киевской губернии и был

шестнадцатым ребенком (самым младшим) в ортодоксальной еврейской семье. Дед

занимался теологическими исследованиями Талмуда и даже писал какие-то научные работы.

Семья была знаменита своей потомственной религиозностью и знаниями в этой области, так

как род свой считала от царя Давида, а дед моего отца был цадиком – человеком святой

жизни, исследователем и толкователем Торы. Существует семейная легенда о том, что

прапрадед обладал даром исцелять больных своим прикосновением. Семья жила на помощь

еврейской общины, заработки бабушки и старших детей. Нужда была кошмарная, но все дети

ходили в хедер-религиозную школу, а некоторые впоследствии учились в Еврейской

академии в Ковно (Каунас). Папа окончил эту академию в 16 лет и работал учителем детей

сахарозаводчика Бродского в Киеве. Помните, в фильмах о “дореволюционной” жизни - чай

Высоцкого, а сахар Бродского! Попасть к такому богатому хозяину было сложно, только по

рекомендации ректора академии. Он был очень способный и обладал феноменальной

памятью.

Старший брат отца Иосиф был профессиональным революционером и увлек отца

социалистическими идеями. К 1905 году отец был убежден в необходимости революции и

вступил в социал-демократическую партию. Рекомендацию ему давала знаменитая

революционерка Розалия Землячка. В этот период его призвали в армию, воинская часть

находилась на границе с Польшей. Все тяготы солдатской жизни отец переносил спокойно,

он был крепко сложен, и очень смел. Все, что полагалось солдату, делал хорошо. Несмотря

на то, что он был еврей, солдаты и командиры относились к нему хорошо. Учили русскому

языку, математике и азам других светских наук.

Началась первая мировая война, и часть, где служил отец, плохо вооруженная и без

боеприпасов, попала в окружение, а затем - в плен. Их увезли в Германию и там

распределили по хозяйствам. Отец легко изучил немецкий язык, читал и писал на нем, был

часто переводчиком в разного рода переговорах. Тогда немцы к пленным относились

хорошо, многие из них жили как члены семьи, и после освобождения часть солдат и

офицеров осталась в Германии.

В армии, а потом в плену, был у отца хороший друг. Никогда он не называл его имени.

Дали они друг другу слово: что бы ни случилось, каким бы боком не повернулась судьба, -

если один из них погибнет, второй позаботится о семье другого. В России в это время

начиналась революция, и отец, возвратившись домой, принял ее всей душой и вступил в

Красную Армию. Случилось так, что друг отца оказался среди белогвардейцев. В одном из

сражений его взяли в плен красные и расстреляли. Осталась у него жена и маленькая дочь

3

Машенька. Мама Машеньки умерла от горя и болезней. Мой отец забрал годовалую девочку,

и она его дочкой и, впоследствии, моей любимой сестрой. Но это было уже потом, когда он

женился.

В Челябинске он встретил свою судьбу – будущую жену и мою маму Гинду

Городецкую. Высокую красивую блондинку, хорошо образованную по тем временам. Через

месяц после знакомства они поженились и уехали в Ташкент, так как отца перевели в ЧК

Туркестана.

Моя мама Гинда Симховна Городецкая родилась в 1897 году, в селе Гельмязове,

Полтавской области. Отец ее был мельником, работящим и очень сильным физически. Ее

мать и два брата и сестра жили в Ташкенте, а двое дядей с семьями - в Бухаре. Практически

вся семья проживала в Средней Азии. Мама хорошо знала русский язык, грамотно писала и

могла печатать на машинке даже вслепую (так учили). Она любила поэзию и много читала.

Семья Городецких была большой и очень дружной, все как на подбор высокие,

широкоплечие, голубоглазые.

Маму приняли на работу в штаб М. В. Фрунзе, где она стала управделами. Отца

вскоре от ЧК направили в сегодняшний Таджикистан, в райцентр Джиликуль, что на реке

Пянж. Об их жизни в Джиликуле можно поставить фильм не хуже, чем “Белое солнце

пустыни”. Но один эпизод особенно похож на современные фильмы о басмачестве. Мой сын

Лев и внучка Ирина попробовали взять достоверные факты и, снабдив их художественными

подробностями, изобразить нечто вроде повести или киносценария про собственных

предков. С их разрешения я включил рассказ в книгу.

* * *

Синее-синее небо. Пыль на дороге теплая, мягкая, тяжелая. Пройдет дождь, и все это

превратится в месиво грязи. Но дождей тут не бывает месяцами. Для тех, кто живет здесь с

рождения, дождь – это радость, милость Аллаха. Они и без влаги небесной за глиняными

дувалами [ дувал - глинянный забор (узб)] ухитряются выращивать сады. Персики, инжир, а

виноград..., который Давид даже у себя на родине не видел. Правда, в его местечке садов

было не много, люди там жили все больше мастеровые – кузнецы, часовщики, портные.

Рядом город Киев – есть где торговать. Селиться в городской черте евреям было запрещено, а

торговать своими изделиями – пожалуйста. К металлу у Давида всегда был интерес. Отец не

одобрял, но и не запрещал сыну, поэтому все свободное время Давид проводил в кузнице

старика Лейбы. Кузнецу помощь всегда нужна: мехи раздувать, уголька подбросить, молот в

руках подержать и почувствовать распирающую силу своих мускулов. Вот это была для

Давида настоящая работа – рвущийся из печи обжигающий жар огня, запах каленого железа.

Мастер легким молоточком показывает, куда ударить, поворачивая клещами заготовку, а

Давид уже пудовой кувалдой в это местечко – бух, бух, искры летят! Самое мужское дело.

Он был шестнадцатым ребенком в семье. Шестнадцать – это не два и даже совсем не

пять!

– Мадам Нехама, – говорили соседские дети, – ваш Додик опять целый день был в

кузнице, а вам сказал, что в хедере[ хедер- религиозная еврейская школа]. Вы что, не видите,

когда он врет, а когда говорит правду?

– Конечно, вижу. Если мой Додик говорит, значит, он врет!

Но это было давно, в той другой жизни, когда земля еще не пропиталась кровью, а

небо гарью. Сегодня Давид выезжает из Джиликуля. Поерзал в седле, проверяя, хорошо ли