Обретение

предложениями мирных переговоров. Но у нас есть свои условия. Раскрепостить шариат,

открыть мечети, мактабы[мактабы-мусульманские школы] и медресе, восстановить суды

казиев, раскрепостить рынки, земледельческие хозяйства и кустарное производство и,

последнее, принять наши отряды в Красную Армию. Клянусь аллахом, больше ничего не

нужно для мирной жизни у нас. Мы просим отвезти наши предложения в Ташкент и отдать

лично в руки представителям вашего правительства.

– Но как я попаду в правительство? И если узнают, что я встречался с вами, у меня

будут неприятности.

– Наши люди в Ташкенте возьмут у вас послание и передадут его куда следует. Вы

должны только довезти его до места.

– А если я откажусь?

– Не будем о грустном… Я очень прошу вас не отказываться. От этого зависит счастье

не только нашего народа. Ведь счастье – это мир.

В юрту вошел Болта с огромным блюдом фруктов. Давид бросил взгляд в

раскрывшуюся дверь: утро было в самом разгаре и, предвещая привычную жару, пели, чуть

поднявшись в небо, жаворонки.

“Гинда, наверное, от страха уже места себе не находит, да и Эркин как бы не

прикончил пленника”, провожая взглядом вошедшего подумал Давид.

– А как я узнаю в Ташкенте ваших людей?

11

– В этом нет необходимости. Они вас сами узнают. Вы же у родственников

остановитесь? Оставите сумку с документами во дворе на второй день после вашего приезда

и все. Я не предлагаю вам награду – знаю, что не возьмете. Но безопасность в пути обеспечу.

Беретесь?

– Довезу, так и быть. Разве вы оставляете мне выбор?

– О Аллах, мои молитвы услышаны. Может быть, на моей Родине, наконец, наступит

покой.

Только сейчас Кислюк почувствовал, как он устал. Бессонная ночь и напряжение, не

оставлявшие во время беседы, давали о себе знать. Чуть свело ноги, веки стали тяжелыми.

Курбаши пригласил его выйти. Лошадь стояла оседланной, переминаясь с ноги на ногу.

Хурджины [хурджины - ковровые седельные сумк] были уже приторочены, ночной

провожатый Болта гарцевал рядом. Попрощавшись, они тронулись в обратный путь.

Поразмыслив, Давид решил не рассказывать своим спутникам содержание разговора с Бури-

ханом. Гинду лучше лишний раз не волновать, а Вепа-мерген и Эркин могли вообще не

понять, зачем нужно было идти на соглашение с басмачами. Нужно срочно придумать

другую версию. Такую, чтобы было ясно, почему его отпустили живым! Что же сказать? И

вспомнилось друг, как недели три назад в Ферганской области проводилась “система

прочесывания”. Формировались отдельные отряды, которые пытались пропустить все

население через сито досмотров и проверок.

Взвод Давида участвовал в составе бригады спецназначения. Басмачи текли между

красноармейскими отрядами как сквозь пальцы. Разведка у них была поставлена

великолепно. Маршруты спецотрядов сообщались им своевременно, и басмачи всегда имели

возможность вовремя уйти. Когда же удавалось их накрыть, то, не принимая боя, на лучших

лошадях они разлетались в разные стороны. Или, узнав о продвижении отряда, немедленно

разоружались и встречали, красноармейцев как мирное население. Снабжали фуражом,

продуктами, а при уходе ударяли в спину. Один раз даже преследовали отряд на протяжении

двадцати верст, обстреливая с флангов. А растущие по бокам дорог сплошные сады скрывали

их из виду.

Конечно же, красноармейцы думали, что абсолютно все население – басмачи. Стали

брать заложников. Иногда расстреливали их целыми группами. Басмачи в долгу не

оставались. Кровь лилась рекой. Даже во время погромов на Украине Давиду не приходилось

видеть столько смертей. Еще тогда он начал понимать, что жестокость рождает только

ответную жестокость. А не учитывать обычаи и традиции народов вообще было преступно.

Иногда появлялась сумасшедшая и потому крамольная мысль: “Кто же за весь этот кошмар

будет отвечать перед партией и товарищем Лениным?”. Как-то раз, командир спецотряда

товарищ Зиновьев приказал Давиду и приданной ему артиллерии окружить небольшой

кишлак. Окружили вечером, поставили часовых. Утром один из часовых был зарезан.

Артиллерию поставили на прямую наводку. Собрали стариков.

– Даю вам шесть часов. Выдадите басмачей – уйдем с миром. Нет – уничтожим

кишлак со всеми жителями, – сказал им Зиновьев и уехал в штаб Армии, оставив Давида за

себя. Через час, убедившись, что Зиновьев уехал и не вернется, к Давиду подошли

командиры взводов узбеки.

– Командир Дауд, помоги спасти людей, они не виноваты. Если выдадут басмачей – их

убьют нукеры, если не выдадут – мы. Положение безвыходное. Дай возможность детям и

женщинам уйти. Просим тебя как брата. Никто тебя не выдаст.

Это было тяжелое и рискованное решение, но времени на раздумья почти не

оставалось.

– Наш отряд стоит со стороны гор. Часовые со стороны реки ко мне, остальные на

месте! Прочесать оба фланга и доложить!

Командиры опрометью бросились выполнять приказание. Через три часа кишлак был

пуст. Люди ушли оврагами и рекой. Еще через час заработали пушки. Ни одного целого

12

дома, дувала или хлева не осталось. Сады горели, и только случайно уцелевшая, одинокая

чинара на кишлачном майдане (глинянная площадка в центре села) роняла сухие ветки на

утоптанную годами глиняную площадку. На развалинах валялись трупы брошенных в спешке

коров и лошадей.

“Все-таки здорово голова у человека устроена. Теперь можно все объяснить”, –

подумал Давид. А лошадь уже вступила в воду реки у большого орехового дерева.

– Стой, кто идет! – раздался голос Вепа-мергена. – Командир, ко мне, а ты, Болта,

стой пока!

– Пусть едет, Вепа, он не опасен.

Вепа поднялся неожиданно, из такого места, где спрятаться, казалось бы, совершенно

невозможно.

– Как дела, командир?

– Все расскажу по дороге. Скачи вперед, развяжи пленного.

В тачанке мирно спала Гинда, положив голову на мешок. Привалившись к дереву,

дремал пленный Карим. Он проснулся только когда Вепа-мерген начал развязывать аркан на

его руках и ногах. Эркин с радостным лицом бросился к командиру, взял лошадь за уздечку.

Гинда проснулась, улыбнулась, радуясь мужу.

– Я думал ты ночь не спишь, за меня волнуешься, а ты…

– Или я тебя не знаю? Выкрутишься, вывернешься и ко мне снова вернешься, –

сказала Гинда. Но глаза говорили другое: волновалась, волновалась, волновалась…

Хурджины перегрузили на тачанку. Болта и Карим, попрощавшись, ускакали. Собрав

нехитрый скарб и оружие, маленький отряд двинулся в дорогу. Лошадь Давида была

привязана к тачанке, а ее хозяин спал на мягких узлах и не просыпался даже когда колесо

попадало в выбоину, и его голова подскакивала, отрывалась от уютного узла и падала

обратно. Но через пять-семь часов сна Давид увлеченно рассказывал своим спутникам о том,

как благодарен был ему Бури-хан за спасение жителей далекого кишлака, среди которых,

оказывается, были его родственники. Хотел наградить его, но Давид благородно отказался.

“Только не рассказывайте никому”, – попросил Давид. И все дружно пообещали, что они

никому не расскажут эту историю. Потому что, кто знает, что там было на самом деле, но

командир Дауд, действительно, был человек хороший, и подводить его не хотелось.

Через Вахш пришлось переправляться на бурдюках. В это время еврейско-узбекский

бог выпустил, видимо, из виду маленькую экспедицию командира Дауда. Из кустов на

противоположножной стороне реки раздалось несколько выстрелов. В ответ Гинда из

пулемета “прочесала” кусты на той стороне и были слышны крики раненых. Кто это был, они

так и не узнали. Когда доехали до кустов, там уже никого не оказалось.