До Победы. Документальный деревенский хронограф(СИ)

 Деревенский староста Живцов, за сотрудничество с оккупационным режимом, получит десять лет лагерей. Отсидит свой срок, вернется домой. Дети будут стыдиться своего отца и, приближая его кончину, начнут понемножку добавлять в еду отца всякую гадость, начиная от мыла и кончая крысиным ядом... ).

Разные были немецкие солдаты. Наверное, поэтому русский народ прощает многое зло, принесенное фашизмом на русскую землю. Но есть злодеяния, которые нельзя прощать!

Всего в семи километрах стояла деревня Ордылево.

Немцы приводили жителей к конюшне и безжалостно, словно мясники на бойне, убивали всех, не жалея ни старых ни малых.

Вопли, крики, стоны, выстрелы были слышны далеко от деревни.

И вот к деревне бежит один советский солдатик.

Кто он?

Возможно это разведчик, забывший о полученном приказе...

Возможно это солдат, родившийся и выросший в Ордылёве, отпросившийся у командира проведать мамку и сестренок.

Он бежит по околице деревни, бежит не прячась, надеясь, что ОДИН сможет положить конец ЗЛУ, чинимому в деревне. Бежит и падает, и не встает. А снег возле его груди начинает краснеть и таять от горячей крови...

Убитых Ордылёвцев, заносят в конюшню два местных жителя. Когда все, кто связывал их с жизнью на этой земле, лежат на зановоженном полу, когда немцы, чтобы скрыть следы своего преступления, подожгли конюшню, они расстреливают двух последних жителей деревни и уходят вслед за отступающими войсками.

Один из расстреляных, Алексей Киселёв приходит в сознание и, истекая кровью, с раненным товарищем - Стёпой Беляковым на спине, ползет несколько километров по льду реки, до деревни Тупичино, до стоящей там нашей батареи, чтобы поторопить возмездие...

Ночью в амбар заглянули два разведчика, в маскировочных халатах, с невиданными доселе автоматами ППШа. Разведчики расспросили о расположении немцев и попросили показать дорогу в деревню Матчино.

Разведчиков повел Пашка Марков. Дойти не удалось. Напоролись на немецкий секрет. До амбара донеслись звуки стрельбы, а затем вернулся один разведчик и Пашка в одном валенке. Потерял Пашка валенок, а разведчик потерял товарища.

Видимо, в Матчине жители пытались спрятать и спасти второго разведчика. Иначе чем объяснить то, что на следующий день наши войска нашли в одной из деревенских бань четыре тела - разведчика, солдата окруженца и двух местных жителей - изувеченных, обезображенных, со звёздами, вырезанными на груди.

А утром загрохотали пушки, полетели над пепелищем снаряды наших орудий, громящие немецкий оборонительный рубеж.

В амбар зашел лейтенант в новенькой шинели тонкого английского сукна, отдал мешочек с крупой. Сказал: "Будьте живы. Пожелайте нам удачи. Мы сейчас пойдем...".

Пошли!!!

Словно серые муравьи, шли по широким заснеженным полям (от Самыкина до Борялова) многокилометровые цепи красноармейцев, редеющие от снарядов и пулеметного огня противника.

Луг покрылся телами убитых. Когда солдаты входили в небольшой лесок и скрывались от вражеских пулемётчиков, там гремели взрывы противопехотных мин, взлетали над кустарником тела, подброшенные взрывами.

Многие полегли на лугу, в леске и в кустарнике, но многие пошли дальше, под смертельным градом пуль, освобождая от врагов смоленские деревни.

Через пару недель после освобождения, в деревнях восстановилась советская власть, возродились колхозы, начала работать почта. Из Ленинграда пришла долгожданная, не совсем радостная, весточка от отца. Письмо было написано после прорыва Ленинградской блокады. Видимо, отец хотел рассказать о чем-то страшном, потому, что больше половины письма было замазано чернилами цензуры. В уцелевших строках было написано, что блокада закончилась, начали ходить трамваи, выдача хлеба по талонам увеличилась, он лежит в Мичуринской больнице, из которой вряд ли уже выйдет, а чемоданы с подарками для детей оставил у знакомых, к которым нужно будет приехать по адресу...

С наступлением весны, все, от стара до мала, деревенские жители носили семена со станции.

Весной начали пахоту.

Шестеро баб и неокрепших девчонок привязывали веревками к плугу жердь, упирались грудью в жердь и тянули плуг. Тяжело подается пахота. За четыре года крепко слежалась почва. Крепко переплелись в земле корневища пырея и корни других трав.

Странные существа русские бабы.

Ходить за плугом намного легче, чем его таскать.

Но за годы войны они стали суеверными.

Было у них убеждение, что нельзя пахать на людях, иначе весь род пропадет, как пропало племя Обров, ездивших в древней Руси на повозках, в которые запрягали людей.

"Пускай мне плохо, очень плохо и тяжело, но я не буду пахать на людях", - думала каждая из женщин, надеясь, что отведет этим беду от родного человека, воюющего на фронте или от ребенка, брошенного дома.

Задыхаются, выбиваются из сил женщины.

С трудом удерживает плуг паренек.

Иногда плуг ударяется в камень, от резкого рывка жердина вырывается из рук и больно бьет по чьей то женской груди. С плачем и проклятьем падает женщина на колени, причитает, смешивая мольбу к богу и страшные матерные слова, вытирает слезы на грязном лице, встает и опять налегает на жердь.

Армии нужен хлеб.

В ту посевную страду, война продолжала свою кровавую жатву.

Однажды лемех плуга ударился о мину или снаряд...

Так они и лежали все семеро. Мальчик пахарь у плуга и шестеро тягловых женщин и девчонок. Лежали вокруг дымящейся воронки, присыпанные землей, искромсанные осколками. Лежали неподвижно, словно воспользовались возможностью отдохнуть.

Не повезло и Сашке. Граната самопальной конструкции, сооруженная из противопехотной гранаты и противотанкового взрывателя, взорвалась у Сашки в руке, когда он размахнулся, чтобы глушануть рыбы на уху, для сельчан, работающих в поле. Чудом выжил.

Крупные осколки вытащил из его тела хирург тылового госпиталя. Выходила Сашку мать, своей материнской заботой. Помог залечить раны ветеринарный военврач, смазывая их какой-то народной мазью, прихваченной из родной казахстанской юрты.

А мелкие осколки, темнеющие под кожей, отсеченный осколком указательный палец, которым нажимают курок оружия, и хрусталик правого глаза, пробитый железной пылинкой уже не смертельно. Вот только пришлось переучиваться Сашке стрельбе с левого плеча.

Переучился. Из немецкого карабина, в тетерева или в лису, с пятисот шагов попадал.

По осени в школе начала работать школа. Уроки в школе вел, вернувшийся с фронта по многочисленным ранениям учитель, выживший в огне войны и ставший на фронте артиллерийским офицером.

Истосковавшиеся по учёбе, сельские ребята ловили каждое слово на уроках литературы, физики, истории...

Иногда учитель отвлекался от предмета и рассказывал о мужестве своих товарищей и зверствах фашистов, которые довелось видеть на фронтовых дорогах.

Ребята рассказывали о войне, виденной детскими глазами, о погибших или пропавших без вести отцах и братьях, о сестрах, угнанных в неметчину и, слушая их рассказы, мрачнел видавший виды фронтовик и перекашивалось, от нервного тика, лицо бывшего артиллериста.

В конце зимы, возвратившегося из школы Сашку встретил милиционер: "У тебя есть винтовка? Неси сюда. Собирайся, поедем в район".

Сутки просидел Сашка в ожидании допроса, три часа просидел в кабинете следователя подробно расспрашивающего о каждой минуте, о каждом шаге паренька за позавчерашний день.

Уставший следователь спросил о Сашкиных планах. Сашка ответил, что хочет, несмотря на ранение, служить в армии.

Хорошо, сказал следователь, я помогу тебе попасть на фронт, но и ты помоги мне.