До Победы. Документальный деревенский хронограф(СИ)

(Того красноармейца-ездового похоронили на берегу реки Вязьмы. После войны, написали письмо его жене, но так и не смогли показать ей точное место могилы. Затерялось она среди снарядных воронок и высоких трав).

Через пару дней, из берёзовой рощи вышли четверо безоружных солдат - окруженцев и в крайней избе, у бабы Фроси попросили хлеба, а полицаи -  Миха, Одноглазый и Вьюн, открыли пальбу. Один солдатик был убит сразу. Раненых погрузили в телегу, чтобы везли в райцентр, но раздумали и расстреляли в овраге за деревней.

Полной мерой проявилось звериное Михино нутро, когда он на бровке окопа поставил на колени очередного окруженца и, экономя патроны, убивал его в затылок острым металлическим стержнем (штыревой опорой полевого телефонного провода).

Главным врагом селян был голод.

Во многих деревнях люди пухли от голода.

Сашка подкармливал свою семью речной рыбой, лесной птицей, полевыми голубями и грачами. Армейский карабин был его верным помощником по добыче пропитания. Осенью Сашке посчастливилось подстрелить лося. Мать ходила по округе и меняла мясо на хлеб. Так и дожили до зимы. В конце января 1942 года советское командование бросило на прорыв фронта конный корпус и поморские стрелковые дивизии, пополненные сибиряками и уральцами.

Впрочем, всех их, иестное население называло тогда сибиряками. Кавалеристы и "сибиряки" прорвали фронт, перерезали дороги, громили глубокий немецкий тыл, но вскоре сами оказались в кольце вражеского окружения.

         Зима.

         Нет патронов и бинтов.

         Не хватает продовольствия.

         Не хватает сил обороняться от врага.

Все, кто может держать оружие, окопались на последнем рубеже обороны.

За их спинами - сотни раненых товарищей, которых нужно спасти. Раненых нужно попытаться вывезти в тыл.

Сашка и дед Матвей, отряженные на это дело, запрягли двух лошадей, пойманных осенью на местах боев. Постелили в сани сено, накрыли сено дерюжками. В сером предрассветным сумраке, деревня Тройня походила на растревоженный муравейник. Звучали короткие команды, говор строящихся солдат, лошадиное ржание, шум прогреваемого автомобильного двигателя.

Обоз с ранеными, из двух саней-розвальней, уходил, проселками к Холму-Жирковскому, а нестройные солдатские шеренги - навстречу наступающим немецким войскам.

(Нельзя позволить немцам перерезать "Нелидовский коридор" - последнюю возможность связи с "большой землёй" и последнюю возможность выхода из огненного мешка окружения.)

На дерюжки уложили красноармейцев (двух - Матвею, трёх - Сашке) и тронули лошадей. Ночь, снег, узкая дорога среди заснеженных полей. Раненные стонут от боли или заговариваются в горячечном бреду. В стороне вспыхивают осветительные ракеты, слышны винтовочные выстрелы, минометные взрывы и пулеметные очереди.

Сашке тяжело. Ему достались слишком короткие вожжи. Его лошадь идет последней. Короткие вожжи не позволяют идти сзади саней. Нельзя взять лошадь под узцы и вести её за собой. Раненые могут упасть с саней. Поэтому Сашка идет рядом с санями, по снежной целине, проваливаясь в глубокий снег, чувствуя, как немеют пальцы ног от снега, набившегося в дырявые отсыревшие валенки.

Захолодало. Сашка снял свою старую шубейку, прикрыл затихших раненных и повез их дальше. Ветер продувал старенький свитерок. Мокрые валенки, превратившиеся в ледяные колодки, шаг за шагом, до ночи, мерили долгие зимние километры.

Раненных вывезли в полевой госпиталь, в деревню "Черное". Их не встречали фронтовые хирурги, усатые санитары с носилками и медицинские сестры в белых, забрызганных кровью халатах. Сашка приподнимал раненного, брал его со спины подмышки и тащил с саней в избу. Одни раненные молчали, стиснув зубы. Другие плакали от боли или успокаивали, готового расплакаться Сашку: "Погоди сынок. Я тебе помогу". И старались помочь, из последних сил упираясь ногами в заснеженную тропинку.

(В середине восьмидесятых годов, к нам в гости, в деревню Старое село Сафоновского района Смоленской области соберется приехать один родственник и скажет об этом своему соседу - бывшему фронтовику.

"Виктор, возьми меня с собой, я так хочу в Старом селе побывать, нас оттуда погнали в первый бой" - попросит ветеран, заведет свой инвалидный "Запорожец", приспособленный для ручного управления, посадит нашего родственника в кабину и поедет навстречу фронтовой юности. Он долго будет ковылять на протезе по околице села, жадно всматриваться в сохранившиеся вехи памяти и показывать, где размещался их взвод, где штаб и по какой дороге, для многих - последней в жизни, уходили они - вчерашние школьники навстречу врагу.

А вечером, когда отец расскажет о своем детстве, о том, откуда и куда вез раненных, фронтовик вскрикнет: "Саша, да это же ты нас тогда вёз, я же помню, как вёз, как в избу таскал!!!)

Затащив раненных в избу с безнадзорной стайкой малолетних детей, Сашка отправился обратно, за другими раненными.

На этот раз, в сани погрузили высокого армейского начальника. Уставший комбат направил в сопровождение двух медсестёр, натянул на замерзшие Сашкины руки свои меховые перчатки и попросил: "Сынок, спасай командира".

Сашка спас. После успешной хирургической операции, военачальника самолетом отправили на "Большую землю". А Сашка, все возил и возил раненных из под Медведкова, из под Пигулина, и из других окрестных деревень. Так и прошло несколько, самых трудных в Сашкиной жизни суток, без тепла, без сна, без еды, наполненных чужой болью и ожиданием чего-то неотвратимого.

Тела погибающих красноармейцев засыпал чистый белый снег...

В Сашкином доме разместился особый отдел наших войск. Начальник отдела - армянин, прокурор - русский, следователь - еврей.

Часто, сидя в чулане, за русской печкой, Сашка смотрел через дырочку от сучка, выпавшего из дощатой перегородки, как в избу заводили "самострельщиков" - красноармейцев с прострелянной ногой или рукой. Следователь спрашивал имя, фамилию, место службы красноармейца, выходил из-за стола и неожиданным, резким ударом в лицо сбивал красноармейца с ног.

- Сволочь! Предатель! Дезертир! Самострельщик! Не хочешь Родину защищать?

- Не самострельщик я! Мы же в атаку ходили. В рукопашную. Немцы там в упор в нас стреляли.

- В госпитале собрался отлежаться?!

И опять - короткие, звонкие, как щелчок крута выкрики, а между выкриками удары начищенного сапога в лицо, в живот, в пах, в раненную руку, которой боец прикрыл голову....

- Встать!!! Признаешь свою вину?

- Не признаю... Давай свою бумагу, подпишу. Всё равно ты меня живым отсюда не выпустишь...

- Расстрелять сволочь!

Следователь находил особое удовольствие в собственноручном расстреле наших бойцов, обвиненных в трусости, самостреле или других воинских провинностях. Выводил их на крутой берег реки.

Выстрел в затылок, шапка в сторону, тело в реку. Всё отработано до мелочей ежедневной практикой.

(Люди, которые годами ищут своих родственников, погибших в той войне, если вы найдёте фамилию своего родственника в списке расстрелянных, не стыдитесь этого. То было страшное время. Многие были ранены вражеской пулей и приговорены к смерти безвинно, в назидание и для устрашения других. А если человек действительно струсил и проявил слабость?