На Старой площади

Я тогда сказал Хорну, что в отчёте напишу всё, как есть, а уж начальство пусть разбирается. В конце концов научная дискуссия тем и ценна, что в ней участники высказываются свободно. Хорн понял меня по-своему.

— Вы не думайте, — сказал он, — я не какой-нибудь правый оппортунист. Мы все из рабочей среды и в партии не первый год. Знаете, в 1957 году во время восстания в Будапеште контрреволюционеры повесили моего родного брата на фонарном столбе. Он был тогда первым секретарем горкома партии. Этого забыть нельзя.

Его слова глубоко врезались мне в память. Такой товарищ не может быть предателем. Мы молча помянули его брата и вскоре разошлись.

Как оказалось, Богданов по возвращении в Москву пожаловался через Г. Арбатова моему начальству. Меня вызвал А. Черняев и потребовал объяснений. Но, выслушав мой рассказ и прочитав отчет, промолчал и больше к этой истории не возвращался. Впрочем, как стало ясно с годами, что-либо изменить в позиции венгров было невозможно — ни при тогдашних наших лидерах, ни тем более при М. Горбачеве.

Что касается Дьюлы Хорна, то через несколько месяцев он стал заведующим международного отдела ЦК своей партии. Но это было только началом его взлёта в заоблачные политические высоты. В 1985 году он стал государственным секретарем, а в 1989 году — министром иностранных дел Венгрии. Как потом сообщалось в прессе, не без участия его ведомства в конце 1990 года через венгеро-румынскую границу была переброшена группа западных агентов, которые организовали в Трансильвании восстание, приведшее к падению и казни румынского президента Николае Чаушеску. Вскоре коммунисты в Венгрии потеряли власть, но Хорн возглавил крупную фракцию партии в парламенте. В 1994 году, уже после водворения в стране капитализма, коммунистам удалось выиграть очередные парламентские выборы, и мой будапештский знакомый был назначен премьер-министром. Запад не препятствовал этой «малой реставрации». За четыре года его правления мало что изменилось в жизни народа, и в 1998 году в возрасте 66 лет он окончательно ушел с политической арены. Памятуя наш разговор в 1982 году, я карьере Хорна нисколько не удивился.

Социал-демократы

На нашем отделе лежали также контакты с социал-демократическими партиями, главным образом в Западной Европе. Эта сфера деятельности КПСС открылась только после смерти Сталина, но долгое время была скована общей атмосферой холодной войны и стала заметно оживляться только с 1970-х годов в период разрядки при Л.И. Брежневе. Заслуга в этом безусловно принадлежала Б.Н. Пономареву, который не мог не видеть постепенное падение роли компартий в странах капитализма и искал другие каналы для расширения нашего влияния в рабочем движении и левых кругах этих государств. Конечно, при этом сохранялись глубокие идеологические различия, но обе стороны искали и находили общие интересы, главным образом по вопросам войны и мира. Проще говоря, мы видели в социал-демократах немалую силу, которая при известных условиях могла сдерживать наиболее агрессивные и проамериканские круги в своих странах.

К тому времени, когда я пришел в ЦК, стали практикой обмен делегаций с некоторыми ведущими социал-демократическими партиями Европы, приглашение наших делегаций на их съезды и даже наше присутствие на конгрессах Социалистического Интернационала. Ничего подобного при Сталине, когда социал-демократов у нас именовали «социал-предателями», а то и «социал-фашистами», представить себе было бы невозможно.

Мое участие в этих контактах было эпизодическим. Первым таким опытом была поездка в Хельсинки на семинар с финскими коллегами.

Эта была первая социал-демократическая партия, с которой у КПСС наладились рабочие связи. Перед Второй мировой войной финская социал-демократическая партия была настроена резко антисоветски, а её многолетний лидер и премьер-министр страны Вяйнё Таннер был одним из ярых сторонников вовлечения Финляндии в войну на стороне фашисткой Германии. После войны он был осужден как военный преступник, но отсидел менее трёх лет, вернувшись в 1957 году на пост председателя СДПФ. С середины 1950-х годов его влияние ослабло, к руководству партии пришли новые люди, которые из прагматических или идейных соображений пошли на дружественные контакты с КПСС. Для нас это был важный прорыв, окно в прежде закрытую для нас часть западной политической элиты.

Наш семинар в декабре 1980 года был фактически сверкой часов по главным политическим и экономическим аспектам международной обстановки. Только за год до того советские войска вошли в Афганистан, атмосфера в мире накалилась, и финские коллеги хотели знать, чего дальше от нас ожидать.

Меня поразил удивительно спокойный тон диалога. В оценке текущей ситуации у нас не было серьезных расхождений, несмотря на крайнюю остроту обсуждаемых проблем. Финны отнюдь не поддерживали наше вторжение в Афганистан, но исходили из него, как из совершившегося факта, негативные последствия которого надо было как-то сводить к минимуму. Не нравилось им и начавшееся развертывание ядерных ракет СС-20, но они признавали, что в связи с решением НАТО разместить в Европе свои «Першинги» у Советского Союза другого выбора не было. Напирали они на необходимость поиска компромисса с Вашингтоном и приветствовали начавшиеся в Женеве переговоры по этому вопросу.

Сравнивая потом этот семинар с венгерским, я отметил, что в отличие от венгров финны не требовали от нас смены позиций и вовсе не питали иллюзий относительно поворота к лучшему в политике Вашингтона. Это была спокойная, прагматическая беседа, не затемнённая идеологией. Мы прекрасно понимали, что финны доведут наш настрой до своих коллег в других западных странах, но нисколько не возражали против этого. Именно во взаимном зондаже и был смысл такой встречи.

В сентябре 1982 года мы с женой отдыхали в Доме творчества Литфонда в Пицунде, когда неожиданно пришел срочный вызов из Москвы. Помню, что погода вокруг столицы стояла на грани нелётной, и наш самолет долго кружил, прежде чем приземлился во Внуково. Прибыв на работу, я узнал, что предстояло на следующий день лететь в Бонн на встречу с делегацией социал-демократической партии Германии. Нашу делегацию возглавлял первый заместитель заведующего отделом внешнеполитической пропаганды ЦК Валентин Михайлович Фалин.

Это был один из крупных советских специалистов по Германии, прошедший долгую школу дипломатической работы в МИДе и зарубежных посольствах. Почти восемь лет — с 1971 по 1978 год — он прослужил советским послом в ФРГ, был там очень активен, имел кучу контактов и пользовался среди немцев большой известностью.

В то время центральным вопросом международной политики по-прежнему было предстоявшее размещение американских ракет средней дальности в Европе, намеченное на декабрь 1984 года. До этого момента оставалось более года, и СССР делал все возможное, чтобы поднять западноевропейскую общественность на кампанию протеста. В Англии и Голландии, где готовились базы для «Першингов», шли бурные демонстрации. Было важно, чтобы в ФРГ и соседних странах люди присоединились к этим протестам. Это, конечно, в немалой степени зависело от позиции западногерманских социал-демократов. Тем более что тогда они стояли у власти.

Однако отношения КПСС с этой партией были непростыми. Председателем СДПГ был Вилли Брандт, который издавна симпатизировал нашей стране и, как федеральный канцлер, в начале 1970-х годах много сделал для улучшения взаимных отношений, в частности для урегулирования берлинской проблемы. Но после того, как в числе его помощников был обнаружен агент разведки ГДР (Гюнтер Гийом), Брандт был вынужден уйти из правительства. Канцлером же стал Гельмут Шмидт, представитель правого и более проамерикански настроенного крыла партии. Брандт, как председатель партии, часто бывал в Москве и встречался с Л.И. Брежневым, а Шмидт чаще бывал в Вашингтоне, и в Москву приезжал только по официальной государственной линии. Но Брандт оставался также председателем Социнтерна и сохранял большой авторитет в европейских столицах.