На Старой площади

В нашей консультантской группе только Юра Жилин и Андрей Ермонский вышли из журналистики и не имели учёных степеней. Остальные все до единого были докторами или кандидатами наук.

Это отражало заинтересованность Б.Н. Пономарева в том, чтобы поддерживать свою репутацию не только как политика, но и как ученого. Сам он был академиком (по отделению истории АН СССР), часто выступал с научными докладами и статьями, правда, главным образом по проблемам мирового коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения. Всё это время от времени оформлялось в виде книг. Для такого насыщенного творческого потока требовалась помощь наших консультантов.

Но, конечно, не только для этого существовала консультантская группа. Отдел участвовал в составлении многих партийных документов, например докладов генсека на съездах КПСС, его выступлений на пленумах ЦК, встречах коммунистических и рабочих партий, высоких заявлений по разным вопросам.

Особое место в этой работе занимала подготовка международного раздела доклада генсека на очередном партийном съезде. По традиции, заведенной ещё при Сталине, раздел этот начинался с характеристики главных тенденций в развитии зарубежного мира, прежде всего в капиталистических и развивающихся странах. В этой части обычно формулировались теоретические положения о новых явлениях в развитии всей международной обстановки и мира капитализма в особенности.

Новые идеи черпались, как правило, из разработок институтов Академии наук, занимавшихся международной тематикой. Естественно, что институты стремились зафиксировать свои, часто спорные тезисы в докладе генсека, придав им тем самым характер официальной, не подлежащей критике теории.

Конечно, всё это зависело от личности генсека. Одно дело — Сталин, считавший себя классиком марксизма и имевший вкус к теории. Он мог вполне оценить и сделать частью собственного вклада идею Е.С. Варги о «деформации цикла» и «депрессии особого рода» (см. доклад на 17-м съезде). Другое дело — Н.С. Хрущев, который в теории не разбирался, но считал, что «так надо», а потому послушно включал в свои доклады тезисы о мирном сосуществовании или «новом этапе общего кризиса капитализма», чего настойчиво добивались академик А. Арзуманян и главный редактор журнала «МЭМО» Я.Хавинсон.

Впрочем, истинное отношение Хрущева к классикам марксизма было совсем не библейским. Рассказывают, что секретарь ЦК и академик Петр Николаевич Поспелов как-то зашёл к Никите Сергеевичу напомнить, что тот опаздывает на торжественное открытие Музея Маркса и Энгельса. Вождь был сильно занят и встретил Поспелова следующей тирадой:

— Да пошёл ты подальше со своими евреями.

Оглушённый академик буквально выкатился из кабинета Хрущева и ещё долго не мог прийти в себя, причитая: «Как он мог? Как же это он мог?»

Что касается Л.И. Брежнева, то он теории не только не любил, но и даже активно сопротивлялся, когда ему пытались, особенно на первых порах, вставлять сложные, по его понятиям, теоретические формулы. Помню, как были потрясены сочинители одного из его докладов, когда в возвращенном им варианте против слов «государственно-монополистический капитализм» стояла его пометка: «К чему здесь эта наукообразная галиматья?» Сделать из этого генсека теоретика марксизма при всем желании было невозможно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дачные посиделки

Работая в ЦК, я участвовал в подготовке двух съездовских докладов — Л.И. Брежнева к XXVI съезду и М.С. Горбачеву к XXVII съезду. Обычно работа консультантов над этими документами начиналась за несколько месяцев до события. Сначала, оставаясь на своих рабочих местах, каждый делал заготовку по своей тематике. Затем из них составлялась «болванка». Для дальнейшей работы начальство выделяло рабочую группу из нескольких человек, которую вместе со старшим, — как правило, это был Анатолий Черняев — отправляли на месяц-полтора на одну из цековских дач, как правило, бывшую дачу А.М. Горького (еще раньше — Саввы Морозова) на Успенском шоссе. Туда стекались и другие тексты — из академических институтов и других учреждений, а иногда наезжали и некоторые их сотрудники. День за днем все собирались за большим столом и шла прогонка текстов: читка вслух и обсуждение с поправками. После такого дневного бдения от первоначального варианта мало что оставалось, и каждому приходилось заново сочинять свою часть. И так день за днем, пока начальство не приходило к выводу, что можно показывать содеянное выше. Оттуда спускались замечания, и процедура повторялась. О таком стиле работы ходили разные анекдоты, в том числе известная формула: «Телеграфный столб — это хорошо отредактированная сосна». Конечный продукт получался крайне пресный, лишенный не только подобия авторской индивидуальности, но часто какой-либо глубины и внутренней логики.

Лично я считал эту работу большой потерей времени, но, конечно, изменить ничего не мог. Поэтому выкраивал каждую свободную минуту либо для собственной работы, либо для чтения захваченной с собой литературы, либо, наконец, для прогулок по лесной территории дачи.

На более высокие этапы работы — с участием самого генсека и его помощников — консультанты попадали редко. Там был свой избранный круг особо приближенных, куда при Брежневе входили академики Н.Н. Иноземцев и Г.А. Арбатов, а также В.В. Загладин. В этот элитарный клуб я так и не попал. Не помню также, чтобы мне удалось пропихнуть какую-нибудь собственную теоретическую мыслишку в какой-то руководящий документ. Довольно быстро я пришел к выводу, что это не та сфера деятельности, в которой можно преуспеть. Что же касается собственных идей, то я находил им применение в своих статьях и книгах.

Однако отрывались мы на загородные сессии не так уж часто, преобладали же рабочие будни и чисто бытовые заботы. Об этой стороне стоит рассказать особо, чтобы стало ясно, как тогда жила эта приближённая к верху часть партийно-государственной номенклатуры.

Быт аппаратчика

В отличие от общепринятых представлений работникам нашего уровня квартира предоставлялась отнюдь не автоматически. Тем более, если у нового работника была своя жилплощадь. Я же на свои прежние академические заработки и сбережения сумел купить себе и своим детям кооперативные квартиры. Вернувшись с работы в ООН, я, будучи тогда холостяком, поселился на квартире сына Ивана в Ясеневе. В течение четырёх с лишним лет я каждое утро добирался до Старой площади на городском транспорте — сначала от Ясенева до Беляева, где была тогда конечная станция метро, на автобусе, а оттуда — до центра еще полчаса в вагоне подземки. Автобусы ходили нерегулярно, и нередко приходилось от дома бежать рысцой, чтобы на него успеть. Служебной машины нам не полагалось, кроме как для поездок по рабочим надобностям. Эта привилегия начиналась лишь с зам. зав. отдела, которые приравнивались к заместителям союзных министров. Нас же, консультантов и зав. секторами приравнивали к членам коллегий союзных министерств, а большинство сотрудников аппарата — инструкторы или референты — относились к ещё более низкому рангу.

Ехать и бегать на работу приходилось с объемистым портфелем, причём не для переноса рабочих материалов, а для обеспечения семьи продуктами питания. Все сотрудники аппарата могли раз в неделю после работы покупать ограниченный набор продуктов в столовой ЦК, находившейся поблизости. Консультантам, кроме того, полагалась т.н. кремлёвская столовая, куда можно было либо ходить обедать, либо получать более широкий набор дефицитных продуктов по специальным талонам, за которые мы платили 70 рублей при вдвое большей фактической стоимости продуктов. Талонов давали тридцать в месяц (по числу дней). Я их делил на три части: треть отдавал семье сына, треть — семье дочери, а треть оставлял себе. Зарплата у нас была не такая уж большая — 400 рублей в месяц (работая в Академии наук и университетах, я получал намного больше). Поэтому помогать детям, которые ещё только выбивались в люди, я мог главным образом «кремлевскими» талонами. Самому же приходилось заходить в «кремлёвку» в обеденный перерыв, выстаивать в очереди из таких же номенклатурщиков, набивать портфель продуктами, а вечером отвозить их домой на метро и автобусе. Эта ежедневная страда началась у меня всерьёз с весны 1981 года, когда мы съехались с моей второй женой Ларисой Клименко и её шестилетней дочерью Татьяной.