Печать дьявола (СИ)

Бессмыслица.

"Одна из них..." Фигура хрупкого Хамала едва различалась в тени арочного пролёта. Сиррах то умолкал на мгновение, то, задыхаясь, надсадно всхлипывал. Эммануэль поморщился. Стенания Сирраха надрывали его душу. Когда скулят люди, подобные Риммону, это невыносимо. Ригель на мгновение замер между двумя гробами, вздохнул, закрыв ладонями глаза и заткнув уши, помедлил несколько минут. Все звуки ушли, но ему всё равно казалось, что он слышит плач Риммона.

Потом все смолкло. Исчезли цвета, померкли воспоминания. Ушла куда-то вдаль бледная Сибил, ставшая почти призрачной, за ней медленно уходили Риммон и Хамал, шаг за шагом отступал и тускнел Морис, но его глаза долго мерещились Эммануэлю. Потом погасло все.

Воцарившийся мрак не был пугающим, просто это была беззвёздная и безлунная ночь. "Умереть, уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность. Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум? Вот что сбивает нас..." Но шума не было. Здесь надо было понять что-то. Что? Зачем ему даны эти минуты тишины перед исходом в Вечность? Перед исходом? Ригель удивился. Значит, он уже твёрдо решил, что он сделает это. Он был готов к смерти.

Эммануэлю оставалось лишь выбрать -- за кого умереть. Странно, но и это утратило важность. Утратило важность все. Всё? Он закрыл глаза, что в общем-то было глупым, -- кругом и без того была кромешная темнота. Странно, но во тьме вдруг стал проступать свет. Он приближался. Это были ушедшие во мрак. Отец Максимилиан, Морис, Хамал, Риммон -- он был в гостиной накануне экзамена, грезил об Эстель, пока они с Хамалом препирались. Ригель помнил его тогдашнее лицо. Он открыл глаза -- и темнота вдруг исчезла. Он стал различать ниши храмовых притворов, алтарь, золото светильников...

Он понял. Жить должна Эстель. Пусть осуществится Любовь. Единственная -- взаимная, среди всего того нагромождения смертей, бывших -- и его будущей, коим им довелось быть свидетелями. Он уходит, но -- "мир должен быть населён..."

Свет проступил ярче, полоснул по глазам. Ригель по-прежнему стоял между двумя гробами -- и теперь, не колеблясь, даже излишне торопливо -- сделал шаг к гробу Эстель. Прикоснувшись рукой к ледяным пальцам покойной, он попросил у Господа, если такова воля Его, жизни для неё.

Где-то на хорах зазвенел хорал, хотя храм был пуст.

Хамал зачарованно смотрел, как страшный кровавый след на шее Эстель начал исчезать и пропал, щеки порозовели, а голубые глаза испуганно заморгали. Она что-то попыталась произнести, но не смогла. Риммон, сквозь слёзы взглянувший на лицо Хамала, увидел на нём, как в зеркальном отражении нечто, отчего вздрогнул всем телом, потом опираясь обожжёнными руками о плиты пола на коленях дополз до гроба и, чуть не перевернув его, шатаясь, встал. Оглядев воскресшую безумными глазами, несколько секунд моргал, потом снова пошатнулся, но, поддержанный Вальяно, не упал, а вцепился в испуганную Эстель.

Эммануэль подумал, что он всего на пару дюймов выше Эстель, и её гроб вполне ему подойдёт. "Ныне опускаешь, Владыка, раба твоего, по слову твоему с миром..." Сколько минут у него остаётся? Он посмотрел по сторонам, ища Мориса. Нужно проститься. В эту минуту он снова вспомнил о Сибил. Оглянулся на гроб. Правильно ли он поступил? Да. Эстель нужна Сирраху, но Морису Сибил не нужна. А ему? А что он? Он уходит. Nunc autem, Domine, dimittis. Ныне опускаешь. Nunc dimittis. Он улыбнулся. Там они... может быть... встретятся. Поступи он иначе, он сделал бы несчастными и Сирраха, и Сибил.

Но почему он ещё жив? Ригель повернулся и тут заметил Хамала, который, окаменев, стоял в тени портала. Его глаза были полны слёз. Эммануэль никогда не видел Хамала плачущим. Но почему?

Он...оплакивает тебя, медленно дошло до него.

Эммануэль отвернулся от Хамала и неожиданно встретился глазами с куратором. И, мгновенно похолодев, в ужасе отступил, -- такая бездонная и леденящая ненависть читалась в этом взгляде. Эфраим Вил медленно подходил к нему, и каждый его шаг Эммануэль ощущал как приближение смерти. Да, смерть, точнее, какое-то жуткое Ничто, мрачная пропасть адской бездны глядела на него черными провалами глаз Эфраима Вила.

-- Nolite tangerе christos meos! -- голос Вальяно остановил куратора. -- Ты проиграл, Эфронимус. Он ведь готов умереть.

Куратор резко обернулся, взгляды Рафаэля Вальяно и Эфраима Вила на мгновение скрестились, и чёрные глаза куратора, в последний раз вспыхнув, погасли. Губы его искривились, он что-то пробормотал, но что -- никто не понял. Эммануэль, словно опомнившись, содрогнулся всем телом и скорее инстинктивно, чем осознанно юркнул за спину профессора. В ужасе выглянул из-за плеча Вальяно. Он вдруг, ничего не осмысляя и не ощущая, начал постигать -- кто перед ним.

Но... этого... этого же не может быть. Куратор?

Весь трепеща нервной болезненной дрожью и ощущая неимоверную слабость в ногах, Эммануэль трясущимися обессиленными руками вцепился в потрёпанную мантию Вальяно. Он не знал, что делает, но внутреннее безотчётное понимание влекло его к профессору, в котором он видел единственную защиту от угрожавшего ему... дьявола. Да, дошло до него, настоящего дьявола -- во плоти и крови. Существа, по сравнению с которым Нергал и Мормо казались невинными младенцами. Это он, он убил Сибил, дошло до него, может быть, руками Мормо или Нергала, но это сделал он! Он! Ригеля затрясло. Эфраим Вил, метнув в него ещё один ненавидящий взгляд, снова невнятно пробормотав что-то, отступил в глубину тёмной стрельчатой арки храма.

Тихо вошёл отец Бриссар и растерянно отпрянул от пустого гроба. Столь же тихо к Эммануэлю подошёл Морис де Невер и, нервно дрожа, обнял. С другой стороны его плечо с неожиданной силой сжал Хамал, который вдруг сполз по его руке вниз и дрожащими горячими руками обвил ноги Эммануэля. Страшное напряжение немного отпустило, Ригель стал приходить в себя, и только пальцы, судорожно вцепившиеся в рукав мантии Вальяно, не разжимались, несмотря на все его усилия. Понимание чего-то важного все время безнадёжно ускользало, словно он гаснущим сознанием пытался уловить некое туманное сновидение. Профессор улыбнулся и, когда его взгляд встретился с глазами Эммануэля, а его ладонь коснулась его щеки, пальцы Ригеля, расслабившись, сами отпустили ткань.

Невер и Хамал, повинуясь мановению руки Вальяно, который вдруг обрёл над ними непререкаемую власть, посадили обессиленного Эммануэля под статуей Богоматери, а затем вынесли пустой гроб из притвора. Эммануэль наконец осмыслил внезапную перемену своих чувств и с неожиданной силой прочувствовал ставшую вдруг очевидной мысль. Он был готов, оказывается, только к встрече со смертью.

Но не с сатаной.

Риммон, вцепившийся в Эстель, даже не пытался разжать руки. Похоже, он вообще ничего не замечал с той минуты, как увидел её глаза раскрытыми. Сама Эстель тоже не разжимала рук, обвивших шею Сирраха, но глаза её с ужасом, куда более явным и откровенным, нежели у Эммануэля, следили из-за плеча Риммона за передвижениями Эфраима Вила. Её сильно трясло, и как Риммон ни старался согреть её в своих объятиях, дрожь не проходила. Куратор, все ещё стоявший в глубине арочного пролёта, перед отпеванием Сибил внезапно куда-то исчез, точно растаял в темноте, но его страшный взгляд, исполненный сатанинской злобы, ещё долго после мерещился Ригелю в сумрачных порталах Меровинга.

...На похоронах Эстель горько рыдала и билась о гроб подруги, Риммон не спускал с неё полубезумных горящих глаз. Хамал и Невер суетились. Вальяно молился.

На Эммануэля все старались не смотреть.

Глава 35. Подлинная Любовь -- это очень больно

.

"Кто никогда не ел свой хлеб со слезами,

кто не просиживал скорбных ночей,

плача на своей постели,