Прощай, любимый Дрезден-Сити! (СИ)

Но дальше меня ожидал ещё больший культурный шок и опять в самом плохом смысле этого слова. Турника с кольцами больше не было, как не стало и практически всех атрибутов нормального дворового детства, включая любимые нами когда-то качели. Трава, никем давно не стриженная, выросла до размеров куста и на ней, даже в футбол стало невозможно нормально поиграть. Заброшен был и забор из кустов, принявший совсем запущенные очертания, абрикосовые деревья или засохли или были спилены, а столик, за которым мы бывало, и просто сидели, и в карты играли и ставили магнитолу с весёлой музыкой, был попросту выкорчеван и пушен на дрова и металлолом.

А самое дикое в увиденном - зачем-то посреди двора поставили гаражную ракушку, автодорожка к которой окончательно изуродовала наш дворик.

Я направился к погребам в надежде отыскать хоть что-то отдалённо напоминавшее мне мир моего детства, но, увы - не было больше и погребов. А те немногие погреба, которые остались теперь тихо умирали, проваливаясь под землю, которая пользуясь их заброшенностью, забирала своё обратно.

Но хуже всего было то, что произошло с детским садом, куда одно время водили меня, пока не перевели в другой детский садик, а потом и моего брата. Его здание, где одно время после нашего переезда располагалась почта, было разрушено так, словно случилась война и в него попала фугасная бомба.

Сильная душевная боль при виде такой картины пронзила мою и без того некрепкую нервную систему, на глаза выступили слёзы и от всё усиливающегося чувства утраты я шептал:

- Что вы сделали, твари?

Затем мой голос стал ещё громче:

- Что вы сделали?... Твари!

И наконец, я окончательно отдался захлестнувшей меня истерике и со слезами на глазах я проорал:

- ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОИМ САДИКОМ, ТВАРИ!

Долго и беззвучно рыдал я на остатках погребов от увиденного мной варварства. Никто не услышал меня и не увидел - и, слава богу, не хочу, чтоб меня видели слабым и беспомощным. Наконец я взял себя в руки и проследовал по каменным ступенькам с погребов на дорожку. По которой пошёл к дому Вадика Томишевского и сел около него на скамейку, приводя мысли в порядок. И тогда я в первый раз осознал, что мир моего детства окончательно и бесповоротно умер.

Через полчаса из магазина на проспекте Ленина вернулся Вадик с сумкой, груженной продуктами. Увидев меня, он сказал:

- Здоров, дружище! Как ты тут?

- Да вот! Сижу и охреневаю от того, что сотворили с нашим двором.

- Так уже давно тут так. С тех пор, как этот лось Груздев, что теперь в бывшей хате твоей бабушки живёт, решил тут гхараж построить, всё пошло под откос.

- И неужели никто не вписался за наш двор? Даже турник и тот убрали?

- Да вмешивались, пытались, а толку? Да и на кой теперь эта детская площадка уже нужна, сам подумай Саш! Мы все давно выросли, а новых детей тут никто не завёл - старые соседи только недавно поумирали, а новые только недавно въехали.

- Остаётся только надеяться, что когда они заведут детей, всё станет по- старому.

На это Вадик ничего не ответил, и мы направились домой. Да и мне не хотелось уже разводить пустопорожнюю философию на тему `Как нам обустроить родную Горплощадку'.

Затем я отнёс винца Алисе Максимовне - единственной нашей старой соседке, которой удалось пережить стариков нашего двора и дожить до наших дней. Её квартира никогда не менялась за всю её жизнь. Все атрибуты советской квартиры, включая радиоточку, из которой вместо Маяка вещало на украинском сонное УР-1, типичные для той эры мебель, книжный шкаф и даже обои и занавески, не говоря уже о входной двери - всё это делало квартиру Алисы Максимовны последним бастионом Советского Союза, окружённого железными дверями новых хозяев, принадлежавших уже к другой эпохе и заменивших нас и бывших соседей и не желающего сдавать своих позиций. Алиса Максимовна по-украински расспрашивала меня о моих делах, делах родителей, нашей бабушки и рассказывала о себе, а я по-русски отвечал ей на все её вопросы и расспрашивал о ней, о судьбе наших бывших соседей, и так далее, и так далее, и так далее. В конце концов, мы с ней обнялись, она передала моим родным привет, и я вернулся в дом к Вадику.

И там за телевизором, пока Вадик сидел за компьютером, я составил в уме план того, чем я займусь в Дрезден-Сити, за то время пока нахожусь. А именно:

1) Встречусь со всеми остальными друзьями детства, которые ещё остались во дворе.

2) Съезжу к прабабке на могилу.

3) Позагораю и накуплю лекарств для бабули.

4) Встречусь с одноклассниками.

5) Попробую заново построить отношения с Наташей Абросимовой - моей бывшей одноклассницей, с которой как мне кажется, у меня вполне бы случилась любовь, если б не переезд в Питер.

6) И конечно я наделаю много, много, много фоток для контакта.

Однако всё это потом, постепенно...

А, завтра мы выезжаем с Вадиком и Гришей Кацапенко на Котлован.

Котлован.

Как у села Романково материализовался Котлован, вернее целых два Котлована, наполненных чистейшей озёрной водой, история скромно умалчивает. Возможно когда-то приехали экскаваторы, вырыли пару больших ям в Поисках-Чего-то-Ценного, но то ли не нашли, то ли нашли то, что искали и выкопали то, что искали до самого конца. И в итоге покинули Котлован, который с тех пор заполнился дождевой водой, а вскоре заполнился и отдыхающтими.

Сначала их было не особо много, и все они были с Левого Берега. Но настоящее раздолье началось, когда в лихие 90-е каким-то чудом удалось достроить Новый Мост через Днепр и горожане массово устремились на Котлован, постепенно забив на всё более зарастающий водорослями и загрязнённый Днепр. Работяги, студенты, школьники, богатые, бедные, дети, родители - все они если не уезжали куда-то в отпуск, то непременно грели свои тела на Котловане. И, разумеется, не забывали о водных процедурах там же и оставляли на Котловане груды мусора.

И вот в сторону Котлована устремилась с пляжными принадлежностями в кульках и наша великолепная четвёрка в лице меня, Вадика, Гриши Кацапенко и его невесты по имени Алёна. Гриша Кацапенко за время моего отсутствия в Дрезден-Сити успел отслужить в десантуре, которую на Украине чей-то надмозг официально переименовал в аеро-моб╕льн╕ в╕йська (видимо, чтоб патриотичней звучало), повкалывать на стройках в Москве, но в итоге всё равно вернуться в Дрезден-Сити по причине кризиса 2008 года. На радость светловолосой и стройной Алёнке, которую я видел ещё в последний свой приезд, и которая тогда уже была влюблена в Гришу. Гриша, теперь работающий кровельщиком, практически не поменялся - как был в хорошем смысле альфа-самцом, так и остался, в былые годы вообще бил морды всем, кто про него на стенке плохо писал, но теперь его злость превратилась в просто обострённое чувство справедливости. Как оно проявляется, я вам на этих страницах поведаю позже.

А пока вот сейчас мы идём по улице Долматова, всё больше и больше дряхлеющей и покрывающейся трещинами на домах, ямами на асфальте и где точно так же стремительно исчезают погреба, и заводим разговор о выборах в Верховную Раду.

- Гхриш, ты за кого гхолосовать пойдёшь? - спрашивает Вадик

- Не знаю, Вадик! - отвечает Гриша - там в Раде одни п***расы, но прогхолосовать всё равно хочу.

- Я вообще, сколько себя помню никогда и ни за кого не голосовал - вставляю свои 5 копеек я - не верю политиканам и всё тут.

Все уставились на меня с нескрываемым недоумением.

- А как же будущее страны? Как же твой гхолос? Его ж за тебя посчитают! - вразумляет меня Вадик.

- У нас в России - говорю я - точно так же людей любят разводить насчёт `за тебя всё порешают'. Один мой приятель тоже решил решить судьбу страны, проголосовав за СправоРоссов, только потому, что хотелось таким образом выразить протест против Путина. А потом офигел, когда увидел среди них Мизуллину, которая везде стала со своими запретами пиариться. Да и я ведь политологию кончал явно не для того, чтоб быть электоратом - слишком хорошо знаю все эти технологии накрутки голосов, равно как и то, что мой голос не имеет никакого значения. Я что пришёл на выборы, что не пришёл - во власть всё равно пролезут м***ки, которые всегда будут обманывать и кидать, вне зависимости от того проголосовал я или нет. Да и когда не голосуешь - ни в ком не разочаровываешься.