Чабор (СИ)

— Псор ещё молод и горяч, ты не сердись на него, колдун. Князь Владимир послал меня за тобой. Что тебе за жизнь здесь, в лесу, меж пней да коряг? Князь даст дом, землю, людей, сколько надо золота…

— А что взамен? — выглянул из-за спины колдуна ужасный карлик.

Всемил замолчал. Странное ощущение незримой угрозы, исходившей от худого, слабого старца, многократно усилилось.

— Взамен, — сказал вместо княжеского посла сам Поклад, — светлый князь, наверное, хочет, чтобы я стал ему служить? Или нет, не так, я, конечно, буду считаться его помощником, гостем, кем угодно, но на самом деле буду именно слугой. Знаешь, Сглаз, а проводи-ка ты их по-своему, разговор окончен. Я же говорил тебе, боярин, зря ты сюда пришёл.

Володимиру же Красному передай, чтоб и не думал искать меня со своими вояками, не то сотворю с ними что-нибудь недоброе, а что я могу, он скоро узнает… от тебя. Надо чего — пусть сам приходит, а приведёшь его ты, — колдун указал сухим, когтистым пальцем на второго спутника боярина. — У тебя, видать, ума побольше, чем у этих…, да и язык покороче — жить не мешает. Только по своей воле, без Красного, лучше меня не ищи. Ну, об этом тебе можно и не говорить. Скоро ты и под страхом смерти не захочешь появляться в этом лесу. Иди-ка ты, молодец, они тебя догонят…

Берег — так звали этого воина — покосился на своих спутников, стоящих недвижимо и не мигая смотрящих в змеиные глаза страшного карлика. И тут, будто кто-то невидимый толкнул его в спину…

Очнулся Берег только тогда, когда расступившийся лес ударил ему в глаза ослепительным солнечным светом, щедро льющимся на благоухающую зелень Клаевой низины. Сочная высокая трава жадно тянула к Великому светилу молодые, нежные побеги…

У того большого муравейника они вошли в лес, сильные, уверенные в себе. Как же всё вдруг переменилось? Теперь молодой княжеский гридень чувствовал себя ребёнком, проснувшимся от ночного кошмара в огромном и пустом доме. Ему хотелось бежать отсюда сломя голову!... Но как же боярин Всемил и Псор?

Берег выбрался на солнечный свет. Тень леса всё ещё хранила в себе угрозу страшного колдовства. Он уже не надеялся увидеть своих спутников живыми и здоровыми, поэтому был несказанно удивлён, когда они вскоре вышли из злополучного мрачного леса весёлыми и разнузданными. Всемил хохотал до слёз без видимой на то причины, да и боярин взахлёб заливался пустым смехом.

Заметив стоявшего невдалеке Берега, Псор подошёл к нему и хлопнул по плечу:

— Что, тебя за нами послали? Напрасно. Что ж вы думаете, что мы уж и со стариком не справимся?

Продолжая смеяться над всякими глупостями, они спешно направились в сторону гати к ожидающим их возвращения дружинникам. Едва только необъяснимое веселье прекращалось, Псор говорил Берегу что-то вроде:

— Идём, брат. На гати, поди, и кони заждались, и хлопцы передрались…

Тут же он и Всемил дружно начинали смеяться, и снова до слёз…

К ночи добрались до Ложковой гати. Четверо их товарищей так же, как и Берег, с тревогой встретили дурацкий смех боярина и Псора. Ужинали молча, косясь на беснующуюся парочку, готовую смеяться над чем угодно. К ночи с горем пополам уснули.

Глубоко заполночь всех разбудил дежуривший у огня Игорь — юноша с девичьим лицом и высоким, детским голосом:

— Вставайте, беда!..

Княжьи дружинники, приученные к ночным тревогам, быстро подхватились. Они обступили кольцом лежащих рядом Псора и боярина Всемила. Боярин выгибался всем телом, стонал. С его верным дружинником тоже творилось что-то неладное.

Берег принёс от костра горящую головешку. Блики огня выхватили из мрака перекошенное болью лицо боярина и изуродованного неведомым недугом Псора. Кожа на его лице, руках покрылась коростой, бородавками и пятнами.

Под утро, наскоро собравшись, дружинники тронулись в путь. Псора и боярина везли в настиле, сооружённом на спинах коней. Всемил ещё кое-как пришёл в себя, хотя по-прежнему продолжал жаловаться на боль во всём теле, головокружение и тошноту. Псор же был совсем плох. На него старались даже не смотреть, уж больно страшен он стал…

Через два дня с горем пополам добрались до Слободы. Боярина и то, во что превратился Псор, отвезли в отдельный дом на её окраине. Утром следующего дня приехал сам Владимир и тут же позвал к себе Берега.

Измученный за ночь проклятиями родственников Всемила и Псора, Берег явился к князю без промедления. Терпеливо храня до сей поры молчание о том, что же произошло в лесу у колдуна, тут он сходу выложил всё, что только там видел и слышал.

Владимир и верил, и не верил в слова Берега. Слухи о могуществе колдуна из Берецкого леса уже долетали до него, потому и снарядил князь к нему такую представительную делегацию, но. Слухи-то слухами, теперь же дело коснулось и его лично, ведь Всемил — лучший из его разношёрстной свиты, расторопный, сообразительный. Самые тёмные дела доверял ему князь, а тут…. Но с другой-то стороны, кому ещё было доверить ехать на беседу к колдуну из веров?

Слушая долгий рассказ своего гридня, погружённый в глубокие раздумья князь медленно ходил по комнате. Когда же Берег закончил, князь вдруг крикнул:

— Стража!

На его зов явился здоровенный четник с чёрной, широкой, как лопата бородой.

— Беги к Милодуху, — приказал князь, — у него под замком сидит Ортай — волхв полешуцкий. Может, живой ещё, ведь только-только отловили. Бери того волхва и тащи сюда, коли есть ещё кого тащить…

Стражник в одно мгновение поклонился и исчез за дверью, а князь, то и дело бросая беспокойный взгляд в окно, снова принялся отмерять гулкие шаги по толстым доскам скоблёного пола.

Берег, довольно долго молча сидевший на лавке у печи, решил, наконец, нарушить зловещую тишину.

— Из каких это полешуков? — спросил он.

— Из самых что ни на есть, — неохотно ответил князь, — дрягвичский. Ух, и наглый. Казнить бы, да всё не соберусь придумать как. Упирается, я, мол, не волхв, только в учениках у Ладимира ходил.

— Да уж, — чувствуя несловоохотливость князя, тяжело вздохнул Берег, — вот ещё один полешук в Берецком лесу объявился. Одни напасти от них.

Владимир, выныривая из задумчивости, вяло отмахнулся:

— Берецкий-то? Нет, …этот не полешук. Говорят, что он из веров будет. Только странно, что, как ты говоришь, сер он ликом своим, будто хазарин. — Князь о чём-то своём задумался. — Веры не мешают крови с инородцами[i], хотя…. Пришёл-то он из веров? Видать, потому вером и кличут...

Дрягвичских волхвов, — князь, щурясь на свет, кивнул в сторону окна, — это я о том, которого сейчас приволокут, — сколько ни били от Полоцка до Киева, а пока ещё не выбили. Вначале на кол сажали, жгли, ныне же вовсе половиним, а всё равно хоть один да всплывет где-нибудь в глубинке. Я уж начинаю думать, что каждый полешук — волхв. Вот где заноза так заноза. Как из леса — не сомневайся: день — два обживётся, и давай народ «жизни учить», князя дурными словами поносить.

В дверь тяжёло постучали.

— Ну, что там? — отозвался Владимир.

Заглянул чернобородый:

— Княже, куда полешука этого?

— Сюда. Куда ещё? — нервно выдохнул Красный, проходя мимо Берега и  усаживаясь на высокий стул — посаду. В воздухе проявился бражный перегар, исходивший от некопного[ii].

Чернобородый и другой страж — точная его копия, только немного помоложе, втащили в комнату какого-то человека. Среднего роста мужик, лет сорока, насколько можно было рассмотреть за потёками крови да синяками. Берег никогда раньше живьём волхвов не видел. Нынешняя власть давно начала отваживать их от этих мест. И кто его знает, какая от них угроза или беда?

— Что маешься, князь? — спросил волхв, судя по всему, до сих пор не сломленный пытками и порубом[iii]. — Видать, надоело тебе меня с собой таскать, решил поразвлечься?

— Видал? — кивнул в сторону волхва князь. — Я же говорил — наглец! Мало тебе было, Ортай? Видно, загоилось, раз снова под щипцы просишься?

— Да где уж, — понуро отозвался мужик, — дашь ты загоиться, как же. Вот уж правду говорят: «Нет хуже полона, чем у брата в работниках». Нет больше сил, — прошипел в злобе волхв, — терпеть от вас, соседушки.