Очерк о родном крае (СИ)

- Все это не правильно, - сказал он, наблюдая в окнах соседних домов редкие огоньки свечей. - Так нельзя жить.

Несмотря на тесноту Свиблов умудрился встать рядом, плечом в плечо. Марек покосился, но промолчал.

- То, что происходит в действительности, есть лишь отражение того, что происходит в головах людей, - сказал Свиблов. - С распадом Союза и России здесь, - он стукнул себя по виску, - у большинства населения - каша. Эта каша варится посредством пропаганды образа жизни, безденежья, хаоса, общей неустроенности. Булгакова читали?

- Нет, - сказал Марек.

- Может, фильм видели?

- Вряд ли у нас показывали.

- Ах, да. Бортко снял, кажется, в восемьдесят восьмом. Давно уже. Так вот, профессор Преображенский там однажды говорит знаковую речь. Про разруху. Что разруха не в клозетах, а в головах. И пока у нас...

- А что было раньше, - спросил Марек, - каша или распад? Из-за чьей каши случился распад? Я же застал то время, когда толпы носились по обменникам, когда, блин, за хлебом и макаронами очереди вытягивались за два квартала до магазина. Это как произошло? Само по себе? Талоны, карточки, драки за гнилую капусту. В Москве жрать было нечего, чего уж про периферию говорить!

Свиблов прижался лбом к стеклу.

- Это трудный вопрос. Я склоняюсь к предательству. Это, собственно, тоже эффект каши в голове. Когда мысли о богатстве сдерживает отсутствие частной собственности. Деньги, деньги, деньги.

- Света нет, - сказал Марек. - Андрея нет.

- Я и говорю, - сказал Свиблов, - не готовы мы. Дима в бой рвется. А куда? Ну, две, ну, три провокации. Десяток трупов. Вы думаете, они не возьмут заложников? Думаете, у них дрогнет рука разбомбить один или два квартала? Думаете, им не наплевать на женщин и детей?

- Не знаю.

- Я знаю! Наплевать! Пока еще НАТО соблюдает в республике некие условности, но дай им повод, и они утопят область в крови. Поэтому наше выступление должно быть гарантированно успешным. А это подготовка и терпение, понимаете? Как бы ни было больно, как бы не хотелось, поддавшись эмоциям, отомстить.

- Что вы хотите от меня? - спросил Марек.

- От вас? - Свиблов остро посмотрел на него. - А вы с нами, Марек?

- С кем?

- С городом, областью, с ее жителями.

- Вы говорите за всех?

Свиблов усмехнулся.

- Я понимаю, о чем вы. Думаете, что нам стоит провести референдум или какие-то еще демократические процедуры, чтобы выявить, придерживается ли большинство населения таких же взглядов?

- Нет, - сказал Марек, так же прямо посмотрев на Свиблова, - я хочу понять, что будет дальше.

- В смысле?

- Допустим, вам удалось выбить миротворцев из города. Что потом? Я уверен, что военное командование коалиции не отдаст территорию просто так. Соответственно, надо ждать бомбардировок, атак дронов, перекрытия путей снабжения.

- Неплохо разбираетесь, - сказал Свиблов.

Марек отступил от окна.

- Года три-четыре назад присутствовал на специализированном брифинге по разрешению Калининградского конфликта. Город взяли измором. Население не выдержало постоянного давления.

- Это не так, - сказал Свиблов. - Вы, видимо, не все знаете.

- Возможно.

- Город был готов держаться. Но его борьба оказалась никому не нужна. Питер отказал в помощи. У Москвы не было возможности провести даже гуманитарную операцию. Поэтому и было решено прекратить сопротивление.

- Там были открыты два фильтрационных лагеря, - сказал Марек. - Для моряков Балтийского флота и их семей. И всех неблагонадежных.

Свиблов вздохнул.

- Я знаю. И знаю, что там творилось.

- А что будет здесь?

- Я надеюсь... надеюсь, что все будет по-другому. Если все получится сделать быстро, НАТО просто не успеет отреагировать.

- На что? - спросил Марек.

- На то, что Москва возьмет нас к себе.

- Москва?

- Сейчас, насколько мне известно, скрытно, под Новомосковском идет накопление групп прорыва.

- Это же война!

- С кем?

- С республикой!

- Марек, это фальшивое государственное образование, и вы это знаете. Специально оторванная территория.

- Просто...

- Что, претит такой подход? А НАТО и миротворцы североатлантического альянса не претят?

- Я просто боюсь цены, которую придется заплатить, - сказал Марек.

- Вы видите, как иначе убрать их с нашей земли? - спросил Свиблов.

- Переговоры.

Свиблов рассмеялся.

- По поводу Вязьмы, знаете, сколько переговоры идут? Уже лет пять. Эти сволочи между раундами примирения расколотили всю Вязьму в щепки. Прикрываясь, конечно же, гуманизмом и общечеловеческими ценностями. Около тридцати тысяч погибших среди мирного населения. Мирного! Год назад у нас тут вяземская семья осела, понарассказывали про карательные рейды выступающих за переговоры европейцев.

- Вы уже как Дима.

Свиблов пожал плечами на упрек.

- Я всегда был как Дима. Я, в противовес Николаю Эрнестовичу, сторонник решительных действий. Только вовремя. В оптимальный момент. Вы вообще стрелять умеете?

Марек кивнул.

- На втором курсе, на военной кафедре вывозили. В Кельне в тире был, кажется, три раза. Стрелял из 'глока'.

- Смерти боитесь?

- Как все. Смерти все боятся.

- Да нет, боли люди боятся, а смерть, она ведь в любом случае неизбежна. И важно еще, как умереть.

- Вы вербуете меня в боевую группу? - напрямую спросил Марек.

Свиблов потер глаза.

- Вы против?

- Я... - Марек некоторое время мучительно подбирал слова. Это было не просто. Как с рифмами. Они все куда-то разбежались. - Поймите, я здесь всего неделю, чуть больше... И вдруг - такое. Я не хочу.... Я хочу, чтобы убийцы Андрея получили по заслугам. Я чувствую, что это мой мир, и я готов отстаивать его и бороться за его будущее...

- Только вам сложно выступать против той стороны, на которой вы только что были, - закончил за Марека Свиблов.

- Нет, - сказал Марек, - мне надо понять, как выдержать это все. Как принять это все. Как изменить это все.

Свиблов посмотрел странно.

- Вы же не Господь Бог.

- А что мне мешает?

Андрея похоронили на следующий день.

Марек не знал, кто договорился, но к полудню подогнали автобус похоронной конторы, тяжело пахнущие конторские вынесли гроб с телом брата и мягко погрузили в салон через переделанную заднюю дверь.

Мама, Дина, какие-то дальние родственники, мужики с речпорта и соседи по дому заняли сиденья. Оркестра не было.

Марек устроился у окна, какая-то женщина села рядом.

- Я учительница его, - представилась она.

Марек кивнул и продолжать разговор не стал. Автобус качнулся, утробно урча, развернулся во дворе и поехал незнакомым маршрутом, в совсем другую от привычного, перекрытого бетонными блоками выезда сторону. За ним в 'ладе' поехали конторские. От медленного движения так и клонило в сон.

Что дальше? - думал Марек. Что дальше?

Если я останусь... Это надо подавать на гражданство, искать работу. Тут же задница с работой, возможно, придется какое-то время пожить на мамину пенсию. Хотя у меня там сколько? Тысяч пять накоплено. На год, на два точно хватит. Нет, работу я найду, разленился в Германии, пора это все нахрен - в режим 'форсажа'. Не будут нужны журналисты - пойду в грузчики, дворники, санитары, блин, учили же на курсах когда-то, не брезгливый, кровь, грязь, сопли - насмотрелся.

Это, конечно...

Марек скривился, стукнул по стеклу ногтем, будто отмечая точку в предыдущих размышлениях. Это все не то. Это будущее. А сейчас? Что делать сейчас? В этом сейчас существуют сержант и мальчишка-сопляк, выстрелившие в Андрея...

Пальцы сжались.

Нельзя им прощать. Такое нельзя прощать. Безнаказанность порождает еще большее зло. Не месть, не возмездие, а именно безнаказанность. Андрей не первый... И Дина не первая... Разве можно видеть в этих ублюдках людей? Во враге нет и не может быть ничего человеческого. Не должно быть.