Судьба, которую мы выбираем или история одного бомжа (СИ)

А потом были жилые аулы. Там тоже были враги. Злые душманы. Да, еще были женщины, дети, старики. Но... Когда ты приходишь с оружием в чужую страну, врагами для тебя становятся ВСЕ, всё ее население! А ее территория - полем боя. Ведь по статистике, на территории военных действий гражданских людей всегда гибнет больше, чем воюющих. И даже когда десятилетний мальчик берет в руки автомат, и мстит за убитого отца или брата, он все равно остается ребенком. Естественным образом, для воюющей армии он тоже враг, и также подлежит уничтожению. Но вот что интересно: в нашей священной войне с фашистами, таких мальчиков и девочек называли юными героями-партизанами,... но, если такие же дети стреляют в спины наших солдат, то никакие они, конечно, не герои, а просто маленькие, одураченные бандитами ублюдки. И ведь никому из нас было тогда невдомек, что в этот раз не к нам пришли с оружием, а это мы, с огнем и мечом, влезли в чужую страну, прикрывая геополитические интересы интернациональным долгом и разговорами о какой-то там братской помощи. Да какая же, в лоб вашу мать, это "братская помощь", когда мы пришли в их дом и стреляем в своих "братьев" из автомата? И вместо того, чтобы тушить возникший там пожар, заботливо поливаем огонь авиационным керосином и танковой солярой?

Есть в армии такое понятие - приказ. Оно священно, ибо ты давал присягу. Разумеется, существует другое понятие - преступный приказ, который можно не исполнять. Но поди докажи свою правду, даже если твоя армия принадлежит нормальной стране, а не такой вампирской, как издохший, не существующий ныне СССР! Но что они тогда знали, что понимали?! У тебя четкий приказ: уничтожить противника. И вот ты залезаешь в свой "летающий танк", запускаешь движки, взлетаешь... Все как всегда, все действия доведены до автоматизма. И даже когда нажимаешь на гашетку, и из-под коротких крыльев твоего "железного крокодила" вырываются струи смертоносного пламени НУРСов, твоя рука уже не дрожит. Потому что после нескольких месяцев боевой загранкомандировки ты уже не совсем человек, ты часть разрушительной машины, которая перемалывает все, что стоит против нее. И ты - РАБОТАЕШЬ. Как токарь на заводе выполняешь свою норму. Положено выточить десять деталей, ты выточил одиннадцать - молодец, возьми с полки пирожок! А после смены не забудь смахнуть со станка стружку.

Потом был отдых в Союзе. Слезы радости, домашний уют, мамины пирожки... По мирным улицам ходят мамочки с колясками, детишки веселятся... Троллейбусы идут по своим маршрутам, магазины работают, мужички у ларьков пивко потягивают. А в газетах и в телеящике: "...наша страна исполняет интернациональный долг, защищая дружественный народ Афганистана от моджахедов и их американских наемников. Бла-бла-бла...". Но людям вокруг всё по-фиг, их это не касается. Они едут на работу, в кино, спешат на встречи с любимыми... И только те мамки и папки, кого это коснулось непосредственно, плачут над цинковыми гробами...

Потом снова командировка в Афган. Мы упираемся: "Был же разговор только об одной командировке!". А нам в ответ все то же: "Не хотите служить - не надо! Новых пацанов из училища наберем - вон, отбоя нету, конкурс в летные училища семь человек на место!". Да, можно было уволиться, но что потом? Да и какой смысл себе судьбу ломать, если руки и так уже по локоть в крови?! Не один ли теперь черт! А потом научаешься давить своего внутреннего судью. В том числе, и с помощью водки. Замполит часто повторял: "Не боись, ребятки! Человек такая скотина, что ко всему привыкает!". И в этом он, собака, несомненно, был прав.

***

"Вот так я стал воином-рецидивистом, - горько пошутил Степаныч, продолжая рассказ. - Понимаешь, я ведь никогда не видел вблизи, как "они" умирали. Я не стрелял в "них" из автомата, не резал ножом в рукопашном бою... Но я всегда ЗНАЛ, что это я "их" всех убил: это мой палец жал на гашетки, моя воля направляла боевую машину на живые цели...".

"Но ведь не по своей же воле ты там воевал!", - спорил я с ним.

"Это неважно. Я по собственной воле пошел в военное училище, я давал присягу, а это значит, что я должен был отчетливо представлять себе: если прикажут, я обязан буду убивать! И это должен знать каждый, кто идет на армейскую службу - хоть по доброй воле, хоть по призыву. Конечно, большинство военных, до самого своего ухода в запас, никогда не нажмут на спусковой крючок, имея в прицеле не фанерного, а живого врага. Но все они прекрасно понимают: если им прикажут, они БУДУТ убивать! Для этого и созданы все армии мира. Конечно, имеется в виду защита государства от внешнего врага, но... В училище нас учили стрелять по танкам и бронемашинам, а в жизни пришлось - по жилым домам...".

"Да, но...", - начал я.

"И знаешь, что самое хреновое? - продолжал, будто не слыша, Степаныч. - Сегодня вроде бы все спокойно, а завтра хлоп, и вперед!... Тут никогда не угадаешь. Когда я поступал в военное училище, Афгана еще и в помине не было, а как закончил - нате вам!... В начале 90-х, еще до Чечни, я в каком-то журнале - кажется, в "Огоньке" - прочел, что после 45-ого года наша мирная держава участвовала более чем в тридцати войнах и конфликтах. А уже в наше время: Чечня - две войны, Приднестровье, Южная Осетия, Абхазия, Грузия... Так что...".

"Но ведь кто-то же должен защищать свою страну!", - не сдавался я.

Степаныч жестко усмехнулся на мои слова.

"Так-то оно так, но... Всю нашу историю, с самых древних времен, мы воевали. И мы защищали свою страну. Может, поэтому она самая большая на планете?! - Этот его риторический вопрос прозвучал довольно саркастично. - Понимаешь, все, кто поступает в военные училища, думают, что они учатся защищать родину, и никто даже в страшном сне не представляет себе, в какую вонючую, горячую задницу планеты его могут засунуть, и какие задания заставят там выполнять... Конечно, семнадцатилетним пацанам это трудно понять, когда они сидит за партой в кабинете НВП и слушают красивую сказку какого-нибудь армейского балабола. Ведь в его словах одна лишь романтика... Сволочи!".

Степаныч сплюнул.

"Потом война закончилась, ушли мы оттуда, - немного сбавив эмоции, продолжил он. - Поздно, но все-таки ушли - хватило, все же, тогда ума у Горбачева... Дальше была другая загранкомандировка, но уже мирная, в дружескую ГДР. Странно, я думал, что буду к немцам относиться неприязненно, имея в виду нашу с ними военную историю: все же дерьма они у нас много натворили, не хуже, чем мы тогда в Афгане. Но я ошибся. Мирный, спокойный, веселый народ. Отношение - прекрасное! Ну и, конечно, знаменитая их аккуратность и чистота. Города и деревеньки чистенькие, опрятные, по рекам и каналам утки, гуси, лебеди плавают - никого не боятся. Магазинчики забиты продуктами разнообразными, шмотками красивыми. Лодки, палатки, спиннинги-шмининги - все есть! И это всего лишь соцлагерь. А что там за западной границей делалось?! Немцы на званных вечерах, подвыпив, говорили, что для нас их магазины выглядят так же, как для восточных немцев - западногерманские: вот там уж действительно - ВСЁ! И мы верили. И мы думали: "Как же так: ведь это же мы их победили, это мы, совместно с американцами и англичанами, разрушили их города и их промышленность, мстя за все то, что они сотворили с нашей страной... И вот теперь мы приезжаем сюда и завидуем им, дивимся, как могут люди красиво и комфортно устроить свою жизнь. А мы по-прежнему в роли "догоняющих и перегоняющих". Они - "загнивающий запад", имеют все, а мы - творцы "победившего социализма", стоим в очередях за квартирами, машинами, коврами, колбасой, курами... Я три года не мог купить себе нормальную спиннинговую удочку! За что нам это все?! Что с нами не так? Почему мы не можем жить, как все нормальные люди в нормальных странах?".