Свод (СИ)

Англичанин не заставил себя долго ждать. Войдя в комнату, он так учтиво поклонился, словно отсутствовал, по меньшей мере, месяц. После этой внушительной церемониальной части он как-то глупо улыбнулся и уверенно спросил на мужицком языке:

— Йяк здорови муйго пана?

— Что? — Не понял Якуб.

— Чёрт, — выругался по-английски Ричи, — а ведь меня заверяли, что я говорю это достаточно хорошо.

Война невольно улыбнулся:

— Ну-ка, повторите.

— Йяки здорови муйго пана?

— Звучит ужасно, Свод, но всё равно спасибо, поправляюсь. Где вас носило?

— Знакомился с окрестностями…

— И как впечатления?

— Прекрасно, Якуб, благодарю вас. Мне отчего-то показалось, что после комедиантов, вы вовсе больше не желаете меня видеть?

— Был грешок, Свод, — признался Война, — однако не судите меня строго. Я очень тяжело переживаю свой позор…

— Позор? — Удивился англичанин. — О чём вы говорите, Якуб? Вы так расстраиваетесь из-за каких-то бродяг, боже?! Я-то, признаться, думал, что вас тяготит рана. Тратить силы на переживания достойно слабых, а я вас к таковым ни в коей мере не отношу. Не вы ли как-то спорили со мной, доказывая, что каждый из нас, в конце концов, сполна получит за грехи свои. Теперь, — добавил Ричи как-то двусмысленно, — я не могу с вами не согласиться.

Успокойтесь. Эти парни, прострелившие вам ногу, тоже когда-нибудь ответят за всё. Кстати, — Свод внезапно вспомнил, — вы говорили, что расскажете о том, что говорила обо мне та старая леди, что лечила вас…? Ну, — попытался уточнить Ричи, замечая, что вышеуказанное обещание, впрочем, и сами слова старушки, напрочь вылетели из светлой головы товарища, — как же? — Продолжал он. — В тот вечер, когда она вытаскивала стрелу?…

Память Войны была чиста, как слеза младенца, и как ни пытался он вспомнить хоть что-то, из того, что интересовало Ричмонда, не мог.

— Простите, Свод, — хлопая ресницами, отрицательно покачал головой Якуб, — я ровным счётом ничего не помню, начиная с того момента, когда мы подъехали к воротам…

— Бывает, — с сожалением вздохнул Ричи, — жаль, конечно, ну да бог с ним. Сочтём это как некий знак свыше, значит, мне пока и не надо этого знать. — Англичанин, дабы не перегружать голову Якуба воспоминаниями, бодро махнул рукой. — Вот освою язык, — улыбнувшись, сказал он, — и сам спрошу обо всём у той старой леди…

Война хитро прищурил глаза:

— Уж не моего ли Казика вы взяли в учителя?

— Казик! — Оживился Свод. — Да этого шалопая зовут Казик.

— Ну почему же шалопай? — вступился за слугу Якуб. — Он, между прочим, едва ли не самый исполнительный и смышлёный парень из всей прислуги…

— Мне он тоже нравится, — не дал Войне договорить Ричи, — такой расторопный…

— И как ваш учитель, — переходя на предлагаемый шутливый тон, спросил Якуб, — после первого урока, сказал что-нибудь о ваших способностях? Пожалуйста, расскажите. Мне интересно, как вы общаетесь, и что вы ещё усвоили, кроме того, что я уже слышал?

— Общаемся мы пока только с помощью жестов и мимики, а усвоил я, о! — Вскинул брови Свод, — Сейчас, м-м-м, подождите, — Ричи простецки почесал затылок:

— Я знаю: «Казик, запреки кабилю…».

— Так, — улыбнулся Война.

— Ещё: «Казик, дай уина…».

— Неплохо.

— Казик, кап ти схареу, иди сюди. — Кстати, — удивился Свод, — неужели, для того, чтобы позвать слугу нужно столько слов?

— Нет, Ричи. Достаточно будет просто погромче позвать: «Казик!»

— А что значит: «кап ти схареу, иди сюди»?

— Ну, насколько я понял, дословно это звучит как: «Казік, каб ты згарэў, ідзі сюды».

— Да, мне кажется, именно так.

— В общем, просто зовите его по имени. Всё остальное это ругательство.

— О! — Оживился Свод. — Скажите на милость! И много в мужицком языке ругательств?

— Достаточно, но прошу не забывать, Ричи, что для моих слуг вы пан, а пану не годится сквернословить, впрочем, «каб ты згарэў» ругательство вполне допустимое и раз Казик просил звать его так, значит, подобное обращение его вполне удовлетворяет. Ему, в конце концов, виднее. Главное, чтобы вы не высказали что-нибудь подобное в присутствии достойных людей…

Война наклонился вперёд и поправил сбившуюся подушку:

— Кстати, — вспомнил он что-то, — раз уж мы заговорили о достойных людях... Ведь я позвал вас не для того, чтобы обсуждать ваши разговоры с Казиком. Знаете, мне уже до смерти надоело валяться в постели. И если сегодняшний ужин в роли больного я ещё как-нибудь переживу, то завтракать я намерен в столовой. Более того, к обеду заедет староста с сыном. Нехорошо как-то получается. Пригласил его, а сам раз за разом откладываю встречу. Надеюсь, вы не против?

— Я? — Хитро улыбнулся Свод. — Что вы, как я могу? Я только и жду удобного случая познакомиться со звездочётом…

Война, несмотря на то, что хромал и был бледен, оставаясь верным данному слову, вышел к завтраку в столовую без посторонней помощи. Подкрепился он порядочно, что не могло не указывать на верный путь молодого пана к выздоровлению, однако от предложенной Сводом прогулки в парке отказался, ссылаясь на слабость. Англичанин не сильно упорствовал и вскоре, извинившись перед товарищем, прихватил Казика и отправился на свежий воздух. Слуга был только рад, ведь пытаться обучить заможного пана мужицкому языку куда как приятнее, чем трудиться где-нибудь в конюшне.

Якуб не более получаса отдохнул, а затем вышел в холодный парадный зал и, накинув на плечи тулуп, сел возле одного из окон.

Погода портилась. Ещё с вечера во дворе своевольничал порывистый ветер. Затягивая небо серыми тучами, он злобно завывал в щелях, словно предупреждая людей о приближающемся холоде. Осень окончательно вступала в свои права, грозя частыми погодными капризами. Как говорят в народе: «весна да осень — в день погод восемь».

Любуясь красотой осеннего парка, Война несколько раз замечал прогуливающихся вдалеке англичанина и слугу. Судя по всему, их совсем не пугали резкие порывы холодного ветра. Кто знает, возможно Свод действительно твёрдо решил изучить язык, на котором разговаривали те, кто его окружал. Бедняга. Тяжёлая же ждала его задача, ведь в случае необходимости каждый из них помимо мужицкого языка, мог легко говорить и на польском и на русском…

Так, рассуждая о чём-то ещё, Якуб задремал сидя у окна. Ему снились поля, покрытые золотой стернёй. Какие-то уставшие, грязные люди шли этими полями, а лохматые, большие собаки лаяли на них, стараясь схватить проходящих за ноги…

Дверь в зал скрипнула. Якуб вздрогнул и проснулся. Позади него стоял Антось, панский истопник.

— Паночку, — тихо сказал он, — прыехаў пан Жыковіч з сынам...

— Добра, Антось, — разом стряхнул с себя остатки дрёмы Война, — запрашай пана сюды, а сам хуценька бяжы прыспеш там з абедам. I яшчэ, трэба паклікаць пана Свода, ён дзесьці ў парку, выгульвае нашага Казіка[i]...

— Добра, пане. — Антось поклонился и вышел. Едва Война младший успел подняться и, прихрамывая дойти до двери, как на пороге его парадного зала появился староста пан Жыкович. На широком, красном лице пышущего здоровьем человека сияла улыбка:

— Пан Война! — Пропел он, вкатываясь в зал, словно большая дубовая бочка. — Как ваше здоровье? Бронислава говорила, что сама Климиха вам рану выхаживала? Та стара, — даже не давая Якубу ответить, продолжал пан Станислав, — хорошо знает своё дело, случалось, что и полуживых с того света вытаскивала…

Ошарашенный такой атакой Якуб, не сразу заметил за широкой спиной мельницкого старосты, скромно мявшего в руках шапку, невысокого молодого человека. Жыкович, опомнившись, сделал шаг в сторону и представил зардевшегося от смущения юношу:

— Пан Война, это мой младший сын Франтишек…

Встретившись взглядом с паном Войной, младший Жыкович совсем растерялся, но нужно отдать ему должное, быстро нашёл в себе силы и поклонился…

— Вот, кхе, — откашлялся для важности староста, — как и обещали, приехали проведать. По уму-то, мне бы нужно было пораньше наведаться, да всё, …как-то…