Очерк о родном крае (СИ)

Темные деревянные панели, нежно-желтая краска выше и до потолка. Тишина. Легкий посудный звон из-за стеклянных дверей кафе. А лавки словно с нижнего этажа - простенькие, без спинок, кожзам.

Поворот.

Миша остановился у двери с табличкой 'Министр интеграции и развития Чуйков А.К.' и стукнул по ней костяшкой пальца.

- Можно? - не дожидаясь ответа, он заглянул внутрь.

- В чем дело? - раздался женский голос.

- Тут это... журналист, - сказал Миша, входя в кабинет и подтягивая Марека за собой.

Из-за широкой спины его видно было мало - светло-зеленые обои, стеклянную тумбу с сувенирами и два портрета на стене слева - женский и мужской. Женский Марек узнал - Маргарет Тэтчер. Мужской заставил его недоуменно пошевелить губами. Лицо было вытянутое, бровастое, с рассеянным взглядом светлых глаз.

- Журналистов - гоните, - безапелляционно сказали Мише.

- Так он это, говорит, что с Европы.

Миша отступил в сторону, и Марек остался один на один со строго поджавшей женщиной за столом. Ей было за тридцать, светлые волосы собраны в пучок, лицо сухое и жесткое.

- Здравствуйте, - сказал Марек.

- Удостоверение, - вместо приветствия сказала женщина.

Получив книжку, она вышла из-за стола и исчезла за дверью, которая, видимо, и вела в святая святых - к телу министра.

Марек с охранником переглянулись.

- Здесь строго, - сказал Миша.

- Вы пост оставили.

- Там видеоконтроль.

Марек не успел сказать понимающее 'А-а', как дверь распахнулась и невысокий человек в сером костюме выбежал к нему, протягивая ладонь для рукопожатия.

- Очень! Очень рад! Чуйков. Очень рад!

Он тряс руку Марека и улыбался.

Крепкая, чуть оплывшая фигура. Мягкие ладони, цепкие пальцы. На полноватом лице первым делом бросался в глаза нос, внушительный и бугристый. Второй физиономической особенностью шли тяжелые, мясистые, бульдожьи щеки синеватого оттенка. А дальше обращали на себя внимание мощные надбровные дуги, под которыми искусно прятались темные, чуть навыкате, глаза. Кроме того, имелись невеликая лысина и широкий лоб.

Секретарша проскользнула на свое место, а министр интеграции и развития все смотрел на Марека то ли как на долго выпрашиваемое у неба чудо, то ли как на то же чудо, но в перьях.

- Из Европы? - радостно спросил он, склонив голову.

- Меркенштадт, Кельн, - сказал Марек и, подумав, добавил: - Рим.

- А мне звонили! - объявил Анатолий Карлович и ткнул пальцем в потолок. - Господин еврокомиссар! Просили вам поспособствовать. Вы же, так сказать, приоткроете европейцам нашу демократическую, вновь обретенную душу. Вова, ты иди, - обернулся он к охраннику.

- Я - Миша, - поправил тот.

- Правильно. Молодец. Иди, Миша. А мы с вами, э-э...

- Марек. Марек Канин, - подсказал Марек.

- Да, Марек, - Анатолий Карлович повлек его в кабинет, - мы с вами душевно и откровенно... - он задержался у двери и бросил секретарше: - Меня нет! Есть только для Андрея Берамовича, Пильгуева и Жозе этого... Фонсеки!

Свет путался в тюле.

Кабинет министра интеграции и развития был маленьким. В одном углу стоял сейф, в другом, как бы уравновешивая, тянулся под потолок узкий одностворчатый шкаф. Треть площади занимал стол - письменный прибор под мрамор, два лотка с бумагами, три телефонных аппарата, монитор. Еще один стол, короткий, с бутылкой минеральной воды в центре, примыкал к первому, образуя с ним букву 'Т'. Напротив, у противоположной стены, на низкой тумбе стоял телевизор.

Вспомнив, что в новосозданной республике населения всего около миллиона, Марек нашел обстановку не богатой, но вполне соответствующей.

Не до жиру.

- Садитесь!

Анатолий Карлович предложил ему стул, а сам двинулся к сейфу. И пока он теребил ключи, пока скрежетал то одним, то вторым, то третьим в неподдающемся замке, пока, нырнув в железную темноту, доставал пузатую коньячную флягу с маленькими хрустальными рюмками, Марек успел набросать в уме небольшой текст.

Об организации работы с населением.

'Перемены. Их мало кто любит, потому что они всегда несут что-то новое, ломая старый порядок. Перемен боятся. Так как всякие перемены предполагают внутреннюю перестройку через отказ от чего-то, может, и плохого, но давно привычного к изначально не понятному, тревожному, пугающему.

Перемены - это стресс.

Тем не менее, я был приятно удивлен, как легко новая республиканская власть приняла европейские стандарты работы.

Времени с начала государственного строительства прошло всего ничего, но даже в рутинной процедуре регистрации для командированного лица уже чувствуется отлаженность государственной машины...'

Эх, лизнул так лизнул.

- Коньячку?

Анатолий Карлович выставил на стол перед Мареком добытое в сейфе.

- С утра?

- Уже полдень! - Чуйков сел напротив, свинтил пробку с фляги. - Кроме того, это наша, так сказать, традиция. Называется 'За знакомство!'.

- Я знаю.

- Тем более!

Анатолий Карлович разлил коньяк по рюмкам и потянулся к одному из телефонов, прижал клавишу громкой связи.

- Мариночка, сообразите нам нарезки какой-нибудь.

- Хорошо, - раздалось в динамике.

Чуйков повернулся к Мареку и назидательно поднял палец.

- Первую - без закуски.

Коньяк был хороший. Прокатился горьковатым комом, мягко пыхнул теплом.

- А вы хорошо говорите по-русски, - польстил министр, наливая по новой.

- Я - здешний, - сказал Марек.

- А устроились там? Вам повезло. Может еще наша земля этих... Ньютонов...

- Я просто давно уехал.

- Еще до республики?

- Да, было приглашение по учебе.

- Ой, а тут что творилось! Не застали?

- Нет, - сказал Марек.

- А тут после развала-то полная анархия была. Пока миротворцы не появились, то 'прохоровцы' под себя милицию нагибают, городское собрание пикетируют... Прохоров у нас был местный олигарх. То, значит, 'ревизионисты' с флагами России по нашей центральной, которая Ленина... 'Россия, священная наша держава...'

Чуйков, крутя рюмку в пальцах, посмотрел на дверь.

- А народ? - спросил Марек.

- А что народ? У народа еще после Союза голова кругом. Власть ворует, народ терпит. Потом, значит, семнадцатидневная война.

Осторожно стукнув в дверь, вошла секретарша, поставила на стол поднос.

- Я еще лимона взяла, - улыбнулась она Анатолию Карловичу.

- Молодец! - похвалил ее Чуйков. - Наш человек!

- На здоровье!

Марек кивнул.

- Спасибо.

Проводив секретаршу взглядами, они выпили по второй. Чуйков закусил лимоном, зажевав его вместе с цедрой. Марек выцепил с блюдца тоненький, почти прозрачный ломтик колбасы.

- Так что была за война?

- Семнадцатидневная. Военная часть подняла бунт.

- Областная?

- Их три было у нас. Мотострелки, артиллеристы и склад техники на длительном хранении в Омерово.

Анатолий Карлович снова взялся за флягу, но Марек накрыл свою стопку ладонью.

- Извините, я пас.

- Ну и дурак, - беззлобно отозвался Чуйков.

Он выпил и закусил. Нос его побагровел. Синева щек выцвела.

- Семнадцать дней почему? Потому что ждали, - сказал он. - Всем страшно было. Те на подножном корму, скелеты, кожа да кости, но нет, демилитаризацию проводить не дадим, миротворцев не пустим, сами будем родину защищать. А у самих - сорок процентов рядового состава из соседних областей, потенциальные агрессоры. Размежевание уже сильное было, каждую неделю - пограничные случаи.

Анатолий Карлович вздохнул, вспоминая, поворошил пальцем лимонные дольки, а потом облизнул мокрый палец.

- Разоружили? - спросил Марек.

- А то! - сказал Чуйков. - Обложили техникой, нагнали наших же полицейских, пока переговоры, условия, командир ихний, полковник Живцов, аж стекленел, зеленел весь, когда про НАТО слышал, что, мол, они теперь у нас будут... Ну а ночью с шестнадцатого дня на семнадцатый спецназ к ним и вошел. Не наш, какой-то европейский. Или американский. Восемь человек убили, двоих ранили, ну и полковника тоже... За упокой его души!