Мемуары

/Оковы и кляп. / Посол приказал меня запереть тем временем в одной комнате, где повелел содержать меня под присмотром до тех пор, пока он напишет Месье Кардиналу и получит от него ответ. Он ему сообщил, что схватил шпиона Месье Принца; этот шпион, дабы лучше преуспеть в своих намерениях, переоделся в повара; этот злосчастный, кто оказался Французом, проник в дом, куда он сам заходил во всякий день, очевидно, надеясь подслушать там секретные вещи ради службы своему мэтру. Он ему доносил, наконец, о бесконечном множестве мечтаний вроде этих, так что Его Преосвященство, придерживавшийся недурного мнения о нем, поверив всему этому, словно символу веры, написал ему в ответ отправить меня, связав по рукам и ногам, к морю. Он ему указывал в то же время, наняв барку для моего переезда, высадить меня в Булони; сам же он отдаст приказ Маршалу д'Омону держать меня под надежной охраной вплоть до того, как он отправит людей мне навстречу, дабы препроводить меня со всевозможной безопасностью в Бастилию; пусть же он хорошенько поостережется, однако, как бы Кромвель не прослышал ни о том, что он схватил пленника, ни о том, что он собирается переправить его во Францию, потому как его Нация была столь ревнива к своим привилегиям, что она никогда не преминет найти возражения тому, что он осмелился наложить руку на кого бы то ни было; итак, он должен не только вывезти пленника из Лондона ночью, но еще и наложить оковы ему на ноги и на руки, и засунуть ему кляп в рот, до тех пор, пока он не будет погружен на судно.

Это был ужасный приговор, произнесенный Его Преосвященством против меня, так что посол, дабы не упустить ничего из того, что он от него требовал, принял все необходимые меры предосторожности. Он был движим к этому своим личным интересом — действительно, это дело казалось вдвойне значительным для него, поскольку кроме его ревности, какую он намеревался утолить в этих обстоятельствах, ему еще чудилось, будто здесь шла речь об интересах Государства. Итак, он отправил две смены лошадей для кареты на ту дорогу, по какой меня нужно было провезти, дабы сопровождать меня более надежно и с большим проворством. Он отдал приказ тем, кто с ними отправлялся, разместить их прямо среди поля, из страха, что если бы они ожидали меня в городе или в какой-нибудь деревне, как бы я не подал какого-либо знака, практически за отсутствием языка, поскольку я не мог больше им воспользоваться. Он боялся, как бы я не взбунтовал народ на мою защиту, и как бы это не наделало нежелательного шума. Эти самые люди запаслись съестными припасами для них и для меня, дабы вовсе не терять времени на их поиски, когда я буду в дороге. Наконец все было приготовлено в этой манере; те, кто меня охранял у посла, засунули мне в рот кляп по воле Его Преосвященства. Этого им удалось добиться с большим трудом. Я не упустил случая защищаться руками и ногами, пока они были еще свободны, но когда они лишили меня такой возможности при помощи наложенных на меня оков, мне пришлось, помимо собственной воли, стерпеть все, чему я не в силах был помешать. Они принудили меня затем подняться в карету в час ночи или около того; трое из этих людей поместились вместе со мной, они опустили кожаные шторы, будто боялись, чтобы, несмотря на темень, скрывавшую меня от взглядов всех на свете, кто-нибудь все-таки не заметил их насилия.

Я пересек весь город в этом великолепном экипаже, и когда меня подвезли вот так к тому месту, где ожидала барка, я был погружен туда вместе с шестерыми людьми, постоянно державшими наготове мушкетон, как если бы они должны были убить меня в любой момент. Тем не менее, во мне не было страха. Я находил, что они не завезли бы меня так далеко, если бы в этом состояло их намерение. Я имел гораздо больше оснований опасаться, как бы они не выкинули меня в море, чтобы одним ударом отделаться от меня и удовлетворить страсть их мэтра; но они далеко и не думали об этом, как я боялся, и едва я оказался в четверти лье от берега, как они освободили меня от кляпа. Они уже дважды или трижды вытаскивали его из моего рта по дороге, дабы заставить меня поесть, что должно было бы избавить меня от всех страхов, если бы я уделил этому хоть какое-то размышление. В самом деле, не заставляют же есть человека, которого хотят зарезать или выкинуть в море. Но так как не всегда рассуждают здраво, особенно когда находятся в таком положении, в каком я оказался в их руках, что частенько лишает способности думать и самых решительных, я не ощущал себя в безопасности до тех пор, пока не увидел Булонь. Однако до этого было еще далеко. Хотя обычно бывает довольно пяти или шести часов для преодоления этого пути, мы находились в нем целых четыре дня, несколько раз поверив, будто уже погибаем. Поднялся шторм через два часа после того, как мы подняли якорь, и отбросил нас на порядочное расстояние от цели нашего вояжа. Это дало время тем, кого Месье Кардинал отправил из Парижа забрать меня в Булони, прибыть туда раньше меня. Они представили их приказ Маршалу д'Омону, кто уже получил другой — надежно охранять меня до их появления. Итак, не узнав от них ничего нового, он сказал им, что раз так, то тем меньше забот для него, и он не помешает им сделать со мной все, что им заблагорассудится, тотчас же, как я высажусь на берег.

/Один несчастный случай за другим. / Я прибыл туда только на следующий день, и когда они уже почти не ждали больше меня увидеть. Так как они узнали, что произошло несколько кораблекрушений на море во время шторма, они испугались, как бы и я не был из числа этих несчастных. Итак, они боялись быть вынужденными возвратиться ни с чем. Поскольку они привезли с собой наемную карету, чтобы поместить меня в нее, так как совсем недавно вспыхнул мятеж в Булони, Кардинал им порекомендовал воспользоваться этой предосторожностью, из страха, как бы горожане не проявили дерзость выхватить меня из их рук. Я было понадеялся, увидев город, что меня отведут к Маршалу или же в его отсутствие к Наместнику Короля, и тогда дурное обращение со мной продлится лишь до этих пор — но мои надежды обратились в дым из-за приказа, уже полученного от Маршала теми, кто должен был препроводить меня в Париж; они явились принять меня при сходе с барки и отвели меня в свое жилище, находившееся здесь же, в порту. Я был по-прежнему скован по рукам и ногам, будто бы был самым большим преступником из всех людей; но так как язык мой был свободен, я сказал им доставить меня к Маршалу, потому как у меня было нечто важное ему сказать. Он бы тотчас же распорядился отпустить меня на свободу, в этом я был совершенно уверен. Но, не придав никакого значения тому, что я им сказал, будто я и не говорил вовсе, они заставили меня подняться в карету, позволив до этого слегка перекусить.