Мемуары

Если Месье Кардинал поверил по словам, сказанным Королевским Судьей, будто бы у того не все в порядке с мозгами, то и Королевский Судья тоже поверил, что Его Преосвященство не особенно-то и мудр, когда он услышал от него такого сорта разговор. Он у него спросил, может ли быть пленник виновен, и одновременно заявил, что я совершенно невиновен; и когда он попросил объяснить ему эту загадку, Месье Кардинал сам попросил его соблаговолить сказать, что я имел общего с этим пленником, дабы как-то приплести и меня к этому делу. Разглагольствования такого рода показались этому Магистрату просто какой-то галиматьей на галиматье. Пожелав разом выйти из той неразберихи, в какой они оказались, он попросил Кардинала дать ему один момент аудиенции и соизволить отвечать ему точно только да или нет. Месье Кардинал ответил, что стоит ему лишь заговорить, а уж он даст ему такие ответы, какие он пожелает. Королевский Судья спросил его тогда, разве он лично не отдавал ему приказа отправиться в Бастилию, дабы допросить пленника, доставленного туда из Англии. Месье Кардинал ответил, что — да; тут Магистрат перебил его, снова взял слово и взмолился объяснить ему, как же он хочет, чтобы пленник был виновен, а я совершенно невиновен, когда он и я были одной и той же особой.

/Извинения Посла. / Это слово было слишком ясно, чтобы оставить еще какие-то потемки в сознании Министра. Он был настолько поражен, как только можно себе вообразить, при этой новости, и, не желая ничего делать наспех после донесения, представленного ему Месье де Бордо, он час спустя отослал в Англию гонца, дабы этот посол сообщил ему, на чем он основывал свои обвинения, якобы я состоял в связях с Месье Принцем. Мое имя не было столь же известно, как имена Месье Принца, Виконта де Тюренна или множества других подобных людей, но, наконец, с момента, когда становишься Капитаном Гвардейцев, начинаешь выделяться в каком-то роде; Месье де Бордо был достаточно наслышан обо мне, чтобы знать, кто я такой; итак, когда ему сказали, что это меня он распорядился арестовать, он оказался здорово удивленным. У него не было никаких добрых резонов в оправдание его поступка. Значит, ему надо было подыскать другие, чтобы извиниться. Он сообщил Месье Кардиналу, что, не имея никакой связи со мной, и узнав, как я ежедневно гонялся за новостями с неутолимой жадностью, он не мог поверить ни во что иное, как в то, что я был шпионом; лишь по этой причине он пустил по моим следам людей, дабы они отдавали ему отчет о моем поведении; он узнал от них, что я не только по-прежнему посещаю места, куда обычно ходят для выяснения всего, что происходит, но еще и поступил на службу к некой Даме, кого он довольно часто навещал; я проник к ней в качестве повара, а это заставило его увериться, как и любого другого на его месте, что я сделал это с единственной целью следить за ним; он бы не желал в этом никакого иного судьи, кроме Его Преосвященства; итак, ему вполне простительно, если он и вбил себе в голову, будто я делал все это во имя любви к Месье Принцу, а следовательно, он почел делом своего долга и благоразумия приказать арестовать меня и подать ему об этом донесение.

Месье Кардинал, кто был самым осмотрительным человеком из всех существовавших когда-либо на земле, нашел мой маскарад столь скверным, что он разом потерял более половины доброго мнения, составившегося у него до сих пор обо мне; тот факт, что я сделался поваром, не поставив его в известность и без какой бы то ни было видимой необходимости, затуманил ему мозги до такой степени, что он поверил, будто бы я мог позволить Месье Принцу подкупить себя. Он не знал, что любовь и дебош сыграли некоторую роль в этом переодевании. Он не знал к тому же и о том, какой интерес Месье де Бордо проявлял к этой Даме, что делало его свидетельство весьма подозрительным. Итак, он сам составил другой приказ Королевскому Судье по уголовным делам; в нем ему предписывалось не преминуть вернуться допросить меня на следующий день; мне же в нем указывалось, однако, если я вознамерюсь еще раз ему не ответить, он устроит мне процесс, как немому; он будет обрадован, когда я смогу оправдаться, поскольку всегда испытывал ко мне дружеские чувства; но если я случайно окажусь виновным, он бы простил мне это еще меньше, чем кому бы то ни было другому, потому что вместе с преступлением, какое я тогда бы совершил, я еще и очернил бы себя неблагодарностью по отношению к нему, кто был моим благодетелем.

Целых пять недель я пробыл в этой тюрьме; время тянулось для меня бесконечно, как это легко можно себе представить. Быть заточенным в четырех стенах, как какой-нибудь негодяй, это для меня, совешенно невиновного, да к тому же привыкшего видеть большой свет, было наказанием довольно-таки утомительным. Однако, признаюсь откровенно, эти пять недель протекли для меня гораздо быстрее, чем те двадцать четыре часа, до тех пор, пока Королевский судья по уголовным делам не вернулся снова меня навестить. Я примерно высчитал время, необходимое ему, чтобы дойти до Месье Кардинала и возвратиться обратно. Итак, едва истекло это время, как каждый момент начал казаться мне непереносимым. Я говорил себе в течение часа или двух, что, может быть, он нашел его запертым в кабинете, и в этом вся причина того, что он заставляет меня столько ждать; но, когда и это время прошло, я не знал больше, что и сказать для собственного успокоения, разве что Месье Кардинал отправился в Венсенн и прибудет оттуда только к вечеру. Так как такое с ним случалось довольно часто, я запасся терпением еще и на этот срок. Однако пробило восемь часов, потом девять, потом десять, а я так и не имел никаких известий; я не знаю, как у меня голова не пошла кругом, настолько я был охвачен горем и волнением, да этого и передать невозможно; наконец, я провел наверняка самую скверную ночь в моей жизни, и с наступлением дня, причем я ни на единый миг не сомкнул глаз, польстил себя надеждой — поскольку я не имел никаких новостей накануне, то, несомненно, получу их незамедлительно.

/От отчаяния к негодованию. / Но когда еще и утро прошло, как вчерашний день, то есть, этот Магистрат не явился меня повидать, я тысячу раз испытывал искушение наложить руки на себя самого, как делает во всякий день множество отчаявшихся, и особенно в этой крепости. Ключник нашел меня с бегающим взглядом, когда принес мне обед. Наконец, я был в самом жалком состоянии в мире, когда услышал звяканье связки ключей у двери Башни, где я был заточен. Это дало мне какую-то надежду, что пришли за мной, а когда действительно я услышал, как открылась дверь этой Башни, ключник тут же поднялся в мою комнату и сказал, что меня требуют вниз. Я не стал заставлять себя умолять спуститься; я уверился, будто меня просили туда, дабы вернуть мне свободу и принести извинения за мерзкое обращение со мной без всякого повода. Но я нашел при выходе оттуда того же самого человека, кто распорядился меня запереть, когда я прибыл в эту тюрьму, а вместо объявления о новости, вроде этой, он сказал, что Месье Королевский Судья по уголовным делам ожидал меня вместе со своим писарем в зале Коменданта, и мне следует явиться туда с ним.