О праве войны и мира

2. Нам желательно, чтобы одновременно с произнесением слов существовало и сохраняло силу и указанное право, ибо может случиться, что право существовало, но отменено или же заменено иным, превосходящим правом, подобно погашению долга уплатой или прекращением условия. При этом требуется, чтобы нарушаемое право принадлежало тому, к кому мы обращаемся с речью, а не кому-либо другому; как и в договорах неправомерность возникает не иначе, как вследствие нарушения права договаривающихся сторон. Нелишне здесь, пожалуй, отметить, что Платон (“Государство”, кн. I) вслед за Симонидом относит правдивость к справедливости и что обман, который запрещен, священное писание часто рассматривает как свидетельство или заявление против ближнего, и что сам Августин в природе обмана существенным считает намерение обмануть28. Цицерон также вопрос о правдивости в речах готов отнести к основаниям справедливости (“Об обязанностях”, кн. I).

3. Однако, повидимому, указанное нами право может отменяться либо прямым согласием того, с кем мы ведем разговор, как, например, когда кто-нибудь заранее предупредит, что станет говорить неправду, а другая сторона на это согласится молчаливо или иным подобным предполагаемым способом, либо противопоставлением права, которое принадлежит Другому лицу и которое согласно суждению всех имеет гораздо большую силу. Если это правильно понять, то нам во многом могут помочь соображения, которые немало послужили нам для согласования разногласий вышеприведенных мнений.

Доказательство дозволенности лжи по отношению к детям и безумным

XII. Во-первых, если ребенку или безумному сообщается что-либо имеющее ложный смысл, то тут, однако, нет обмана. Так, согласно общему мнению людей считается дозволенным

Забавлять неосмысленный возраст дитяти (Лукреций).

И Квинтилиан сказал о детях: “Для их пользы мы измышляем многое”. Дело в том, что так как у детей и безумных не имеется свободы суждения то у них нельзя и нарушить такую свободу.

Или когда вводится в заблуждение тот, к кому речь не обращена или кого дозволено обманывать. не прибегая к словам

XIII. 1. Во-вторых, всякий раз, когда речь обращается к тому, кто не поддается на обман, если третье лицо черпает отсюда ложное убеждение, то здесь нет никакого обмана. Heт тут обмана для того лица, к которому обращена речь, потому что свобода его остается неприкосновенной. Положение такого лица сходно с положением тех, кто понимает басни, которые рассказываются, или тех, к кому обращаются с фигуральной речью, так сказать “иронически” или “гиперболически” подобная фигура, по словам Сенеки, ведет к истине путем обмана (“О благодеяниях”, кн. VII, гл. 23)29, а у Квинтилиана соответствующий вымысел называется преувеличением. Нет тут обмана и для такого лица, которое слышит речь мимоходом, потому что к нему речь не обращена, с ним не ведется разговор, и оттого по отношению к нему у говорящего нет обязательства. Действительно, если лицо само составляет себе мнение о том, что говорится не ему, а другому, то оно должно вменять это мнение самому себе, а не другому. Коль скоро мы намерены судить правильно, то для него такая речь не есть речь, но представляет собой нечто, что может означать что угодно.

2. Следовательно, ни в чем не погрешили ни цензор Катон, ложно обещавший союзникам помощь (Тит Ливии, кн. XXXIV), ни Флакк, который рассказал другим, будто город взят штурмом Эмилием (Аппиан, “Война в Испании”), хотя в обоих случаях неприятель был этим введен в заблуждение. Нечто подобное сообщает Плутарх об Агесилае. Ведь тут врагам ничего не сказано; вред же, проистекший отсюда, есть нечто привходящее извне; его не воспрещено ни желать, ни причинять.

К такого рода речам Златоуст и Иероним30 отнесли слова ап. Павла, сказанные им в Антиохии, в которых он порицает ап. Петра за чрезмерную склонность к иудейству. Полагают, Петру было понятно, что это было сказано не серьезно, но в виде снисхождения к слабости присутствующих.

Или когда речь обращена к тому. кто согласен подвергнуться обману таким образом

XIV. 1. В-третьих, всякий раз когда несомненно, что тот, к кому речь обращена, не жалуется на посягательство против свободы его суждения и, наоборот, даже благодарен за проистекшую от того некоторую пользу, тоже нет никакого обмана в тесном смысле, то есть нет преступного обмана. Подобно тому, не совершает похищения тот, кто в соответствии с предполагаемой волей собственника воспользуется принадлежащей последнему малоценной вещью, чтобы обеспечить ему тем самым большую выгоду.

Согласно всему, что непоколебимо установлено до сих пор, предполагаемая воля имеет силу волеизъявления. Потерпевший по своей воле вред, несомненно, не терпит правонарушения. Очевидно поэтому, что не виновен тот, кто утешает больного друга мнимой надеждой, как Аррия утешал Пэта после смерти его сына, о чем сообщает в “Письмах” Плиний31. Сходен случай, когда при неблагоприятном ходе сражения дух войска поднимает ложное сообщение и возбужденная этим слухом сторона обеспечивает себе победу и спасение; по словам Лукреция, “обманутый так не сдается”.

2. Демокрит говорит: “При всех обстоятельствах, когда это полезнее, следует говорить правду”. Ксенофонт пишет: “Друзей дозволено обманывать ради их блага”. Климент Александрийский считает позволительным “прибегать ко лжи в качестве лекарства”. Максим Тирский заявляет: “И врач обманывает больного, и полководец - свое войско, и рулевой - моряков; в этом нет ничего предосудительного”. Основание приводит Прокл в толковании на Платона: “Ибо то, что хорошо, лучше истины”.

К такого рода обману относятся у Ксенофонта32 весть о приближении союзников (“Воспоминания о Сократе”, кн. IV), заявление Тулла Гостилия о том, что по его приказу войско из Альбы совершает движение с фланга; а также, по выражения историков, “благодетельный обман” консула Квинкция об отступлении врага на одном крыле войска (Тит Ливий, XXXIV) и тому подобные случаи, встречаемые у историков. Следует, однако же, заметить, что и при подобном образе действий стеснение свободы суждения тем незначительнее, чем оно кратковременнее и чем быстрее обнаруживается истина.

Или когда говорящий пользуется правом верховенства над своим подданным

XV. 1. В-четвертых, начальствующему свойственно, если ему принадлежит верховное право над всеми правами других33, этим правом воспользоваться ради блага как собственного, так и государственного. Это самое, повидимому, имел в виду Платон, разрешивший власть имущим говорить неправду (“Государство”, кн. III). А поскольку он как будто склонен то присваивать врачам34, то отнимать у них соответствующее право, такое противоречие, очевидно, нужно приписать тому, что сначала он имеет в виду врачей, призванных для отправления их обязанностей государством, а затем - тех, кто притязает на это частным образом. Однако, тот же Платон правильно признает, что хотя богу и принадлежит верховное право над человеком, тем не менее богу не свойственен обман, ибо прибегать к этому является признаком немощи.

2. Пример невинного обмана, заслужившего даже похвалу Филона, встречаем, пожалуй, у Иосифа35, который, повелевая в качестве наместника египетского царя, обвинил своих братьев сначала как якобы лазутчиков, затем как воров исключительно для вида, сам не веря подобному обвинению. Другой пример встречаем в лице Соломона, явившего образец божественной мудрости тем, что, обратясь к женщинам, спорившим о ребенке, он выразил желание разрубить последнего на части, хотя действительные намерения его были далеки от этого и он хотел лишь присудить ребенка настоящей матери. Квинтилиану принадлежит изречение: “Иногда общее благо требует защиты чего-либо вопреки истине” (кн. II, гл. 18).