Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Потрудитесь только, господинъ Донъ-Кихотъ, добыть мнѣ это графство, котораго я жду не дождусь, поспѣшилъ отвѣтить Санчо; и повѣрьте, что я съумѣю управлять имъ. А если не съумѣю, такъ развѣ не отдаютъ господа въ аренду своихъ имѣній. Арендаторы платятъ имъ ежегодно столько то денегъ и управляютъ себѣ имѣніемъ, какъ знаютъ, а господинъ сидитъ сложа руки, и только и работы у него, что получать деньги, да издерживать ихъ. Я, ваша милость, стану дѣлать тоже самое. И къ чему мнѣ ломать голову надъ тѣмъ, чтобы придумать, какъ управлять; къ чему это? лучше освобожу я себя отъ всякихъ хлопотъ, и стану, какъ герцогъ какой-нибудь, получать деньги за наемъ имѣнія, и плевать мнѣ на то, что станутъ говорить обо мнѣ.

— Другъ мой, такъ можно управлять только хозяйствомъ страны и пользованіемъ доходами съ нея, сказалъ каноникъ, но правосудіе должно быть отправляемо въ немъ государемъ. Оттого государю нужно обладать особенными дарованіями, необходимо имѣть зрѣлый умъ и любовь въ истинѣ, иначе все будетъ происходить въ его царствѣ шиворотъ на выворотъ. Богъ, впрочемъ, помогаетъ добрымъ намѣреніямъ простаго и противодѣйствуетъ злымъ помысламъ гснуснаго.

— Ничего и не понимаю въ этой философіи, сказалъ Санчо; и знаю только, что хотѣлось бы мнѣ получить графство въ ту минуту, какъ сдѣлаюсь я способнымъ управлять имъ, потому что души у меня, слава Боту, столько же, какъ у всякаго другого, а тѣла не меньше, чѣмъ у любаго человѣка на свѣтѣ; и я буду такимъ же царемъ въ своемъ графствѣ, какъ другіе цари въ своихъ, а ставши царемъ, я стану дѣлать все, что захочу, а дѣлая все, что захочу, стану дѣлать то, что мнѣ нравится, а дѣлая то, что мнѣ нравится, никакого чорта я больше не захочу, а когда ничего больше не захочу, значитъ нечего будетъ и желать, а когда нечего будетъ желать, значитъ и дѣло въ шляпѣ. Давайте же мнѣ, поскорѣе, это графство, и да благословитъ васъ Богъ; за тѣмъ до свиданія, какъ говоритъ слѣпой своему товарищу.

— Санчо, отвѣтилъ каноникъ, я говорилъ тебѣ вовсе не пустую, какъ ты думаешь, философію; и на счетъ управленія графствами можно было бы сказать многое и многое.

— Не знаю, что вы могли бы сказать еще, перебилъ Донъ-Кихотъ; я же, съ своей стороны, дарю Санчо графство, слѣдуя примѣру великаго Амадиса, подарившаго своему оруженосцу островъ Твердый. Я тоже, значитъ, могу, съ спокойной совѣстью, сдѣлать графомъ этого Санчо, котораго я считаю лучшимъ оруженосцемъ, какого имѣлъ у себя какой бы то ни было странствующій рыцарь.

Каноникъ изумленъ былъ осмысленной чепухой (если только можетъ быть осмыслена чепуха) Донъ-Кихота, разсказаннымъ имъ приключеніемъ съ рыцаремъ озера, глубокимъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ на него сумазбродными разсказами, вычитанными имъ въ его книгахъ и наконецъ легковѣріемъ Санчо, такъ страстно мечтавшимъ о графствѣ, обѣщанномъ ему Донъ-Кихотомъ.

Въ эту самую минуту прислуга каноника возвратилась изъ корчмы и привезла съ собою закуску. Разложивъ на лугу коверъ, собесѣдники наши усѣлись подъ тѣнью четырехъ деревьевъ и пообѣдали здѣсь, не желая, какъ говорили они, потерять пастбища на лугу. Тѣмъ временемъ какъ они мирно закусывали, въ гущѣ находившагося вблизи хворостника раздался пронзительный свистъ, и почти въ ту же минуту хорошенькая, разношерстная коза выскочила изъ хворостника, а въ нѣкоторомъ отдаленіи показался молодой пастухъ, приглашавшій ее возвратиться назадъ къ стаду обычными у пастуховъ словами. Но испуганное животное прямо прибѣжало къ нашимъ путешественникамъ и остановилось, какъ бы прося у нихъ защиты. Минуту спустя прибѣжалъ пастухъ, и взявши ее за рога сказалъ ей, какъ существу, способному понимать: «а, бѣгляночка моя, что сталось съ тобой; что тебѣ за охота пастись съ связанными ногами? Какая муха кусаетъ, какой волкъ пугаетъ тебя, дочка моя? не скажешь ли ты мнѣ этого моя милочка? Впрочемъ, сударыня, вы женскаго пода, такъ какъ же быть вамъ спокойными? Чтобъ ему проклятымъ быть вашему характеру и тому, съ кого вы берете примѣръ. Пойдемъ, пойдемъ назадъ, моя голубушка; если ты не будешь въ стадѣ такою рѣзвою, за то между своими тебѣ будетъ покойнѣе и безопаснѣе; да и что станется съ другими козочками, подумай, если бѣгаешь ты, которой слѣдовало бы вести ихъ за собою.»

Рѣчь эта порядкомъ насмѣшила всѣхъ, особенно каноника; и онъ сказалъ пастуху: «ради Бога, успокойся немного и не торопись уходить съ твоей козой. Ты говоришь, она самка; такъ позволь же ей слѣдовать своему природному инстинкту, вѣдь, все равно, бѣдѣ ужъ не поможешь. На-ка, скушай лучше этотъ кусочекъ, да выпей немного вина. Успокойся, милый мой, и самъ, и дай отдохнуть твоей козѣ«. Говоря это, онъ подалъ пастуху ножомъ кусокъ холоднаго зайца. Пастухъ взялъ зайца, поблагодарилъ каноника, выпилъ вино и, переведя духъ, сказалъ:

— Господа, мнѣ, право, не хочется, чтобы вы сочли меня за дурачка; если я говорилъ съ козой, то потому, что есть какая то сила въ этихъ словахъ, что я ей сказалъ. Я неучь, правда, но все же не такой, чтобы не знать, какъ обращаться съ скотами и какъ съ людьми.

— Вѣрю тебѣ, отвѣтилъ священникъ, и знаю по опыту, что лѣса питаютъ поэтовъ, а пастушьи шатры укрываютъ философовъ.

— Если не философовъ, то, по крайней мѣрѣ, такихъ людей, которые сами научили себя уму разуму, сказалъ пастухъ, и чтобы вы повѣрили этому, чтобы вы, господа, ощупали вашими руками мою правду, я хочу, безъ приглашенія съ вашей стороны, разсказать вамъ — если только разсказъ мой не наскучитъ вамъ — одно истинное происшествіе. Оно докажетъ вамъ правду того, что сказалъ этотъ господинъ — пастухъ указалъ на священника — и того, что сказалъ я самъ.

— Все это похоже на тѣнь какого то рыцарскаго приключенія и потому я съ большимъ удовольствіемъ готовъ слушать тебя, сказалъ пастуху Донъ-Кихотъ, да надѣюсь, что и эти господа послушаютъ тебя съ неменьшимъ удовольствіемъ, потому что всѣ они люди умные и большіе охотники до любопытныхъ новостей, которыя удивляютъ, забавляютъ и развлекаютъ слушателя, что сдѣлаетъ, вѣроятно, и твоя исторія. Начинай же, мой милый; мы охотно послушаемъ тебя.

— Кромѣ меня, воскликнулъ Санчо; я сейчасъ ухожу къ ручью съ этимъ пирогомъ и наѣмся имъ дня на три. Господинъ мой, Донъ-Кихотъ, въ частую говорилъ мнѣ, что оруженосецъ странствующаго рыцаря долженъ, при всякомъ удобномъ случаѣ, ѣсть, сколько влѣзетъ; потому что ему можетъ быть придется забрести потомъ въ такой непроходимый лѣсъ, изъ котораго и въ недѣлю не выберешься; и если попасть туда на тощакъ, или съ порожней котомкой, то, клянусь Создателемъ, можно на вѣки застрянуть тамъ, обратившись въ кожу да кости, какъ это и случается нашему брату сплошь да рядомъ.

— Санчо, ты всегда тянешь на матеріальную сторону, сказалъ ему Донъ-Кихотъ; убирайся же ты, куда тебѣ угодно, и ѣшь, что тебѣ угодно. Я же сытъ вполнѣ, и мнѣ нужна теперь душевная пища, которую мнѣ, вѣроятно, и доставитъ разсказъ этого пастуха.

— И мы всѣ накормимъ имъ наши души, добавилъ каноникъ, попросивъ вмѣстѣ съ тѣмъ пастуха начать свой разсказъ. Ласково потрепавъ козу, которую онъ все держалъ за рога, пастухъ сказалъ ей: «ложись здѣсь, моя рѣзвушка; мы успѣемъ еще вернуться къ нашему стаду». Коза какъ будто поняла слова своего хозяина, потому что чуть только онъ сѣлъ, она въ ту же минуту мирно улеглась возлѣ него и, глядя на ея мордочку, можно было подумать, что она внимательно слушаетъ разсказъ пастуха, переданный въ слѣдующей главѣ.