Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

Как раз в то время, как я приготовилась послать это письмо, в доме у меня стали собираться буддийские монахи, и я спешно отправила посыльного.

Рано поутру от ками пришло письмо: «Дома у меня все время были посторонние люди. А потом уже стемнело, да и посыльный Ваш ушел.

Что мне делать? Что же касается нынешнего вечера, примите мои извинения!» — было в его письме. Я ответила: «Вчера я была пожалована Вашим ответным письмом. Странно, что Вы так извиняетесь.

Написав это стихотворение, я замазала его тушью и на полях начертала: «Не кажется ли и это Вам удивительным?»

Примерно в ту же пору мне сообщили, что изволил почить глава Левой половины столицы. Ко всему прочему я пребывала в глубоком воздержании, иногда укрывалась в горном храме и время от времени получала письма. С тем завершилась шестая луна.

Наступила седьмая луна, и появилось ощущение, что восьмая приближается. Я не переставала думать о девочке, за которой я присматривала: она еще очень молода, как с нею быть? Теперь исчезли даже мысли о моих отношениях с Канэиэ.

И вот наступили десятые числа седьмой луны. Ками находился в большом нетерпении и, наверное, во всем полагался на меня, как вдруг одна дама сообщила мне:

— Все вокруг судачат о том, что-де глава Правых дворцовых конюшен умыкнул чужую жену и укрывается с нею в некоем месте — такая глупость!

Я выслушала ее с бесконечным облегчением.

Седьмая луна заканчивалась. В то самое время, когда я думала, что ками озабочен тем, как сложатся его дела, он вдруг проявил свою натуру таким вот странным образом! И снова от него пришло письмо. Я посмотрела, — оно было написано так, словно я задавала ему вопросы. «Видимо, я опять не к месту. Я неожиданно тревожу Ваш слух, но подходит восьмая луна. Вообще-то я хотел уведомить Вас совсем о другом деле, тем не менее…» — было там. В ответ я написала: «Вы пишете: „Неожиданно“. Что это значит? „Совсем другое дело“, — пишете Вы, и я вижу, что Вы не изволите страдать забывчивостью, и это весьма меня успокаивает».

Наступила восьмая луна. Кругом заговорили, что начинается-де эпидемия оспы. Около двадцатого числа болезнь подошла совсем близко. Не сказать, как тяжело заболел мой сын. Не зная, что делать, я готова была сообщить об этом его отцу, с которым совсем уже перестала общаться; чувства мои пришли в расстройство, и я не знала, что предпринять. «Может, лучше сделать так?» — подумала я и сообщила о происходящем в письме. Ответ был очень резким. Потом Канэиэ присылал узнать на словах, как идут дела. Когда я увидела, что о здоровье сына приходят справиться и не особо близкие люди, душевные страдания мои увеличились многократно. Часто приходил ками, глава Правых дворцовых конюшен, не видя в своих посещениях ничего зазорного.

В начале девятой луны сыну сделалось легче. Дожди, которые начались в двадцатых числах восьмой луны, в ту луну так и не прекратились, шли так, что сделалось сумеречно; казалось, что Накагава готова слиться с большой рекой в один общий поток, и я даже думала, что течением вот-вот унесет мой дом. Все вокруг очень тревожились. Поле с ранним рисом, что расположено возле ворот, еще не было убрано — рис брали понемногу, чтобы поджарить, в редкие перерывы между дождями.

Эпидемия оспы бушевала повсюду. Разнесся слух, что в шестнадцатый день той луны от нее умерли два генерала, сыновья Первого министра, что жили на Первом проспекте. Едва я представлю это себе, душа переполняется переживаниями. А когда я впервые услышала об этом, испытала радость, что мой сын поправляется. И хотя он действительно шел на поправку, без особой нужды наружу не выходил.

После двадцатого числа принесли очень теперь редкое письмо от Канэиэ: «Как сын? Здесь все уже поправились, почему же он не показывается? Меня это беспокоит. Из-за того, что ты, кажется, невзлюбила меня, я не стану избегать тебя: время, когда мы старались переупрямить друг друга, миновало. Было между нами и такое, чего не забудешь». Меня удивила подобная теплота. В ответ я написала только о сыне, о котором он спрашивал, а на полях приписала: «Наверное, действительно, так и есть — ты все перезабыл».

В тот день, когда сын стал выезжать, на дороге он повстречался с той дамой, которой посылал письма. Каким-то образом случилась такая неловкость, что сцепились спицы колес их экипажей. На следующий же день он отправил ей письмо: «Вчера вечером я и не знал, что так получится. И вот:

Дама взяла это послание, прочла и возвратила назад, снабдив прилично случаю особой пометой, а на полях написала довольно посредственным почерком: «Ничего подобного. Это была не я. Не я!» Мне это было не по нраву.

Между тем наступила десятая луна. В двадцатых числах, когда я находилась в другом доме, в который переселилась, чтобы избежать результатов дурного предзнаменования, я услышала разговоры, будто у женщины, которую я так не любила, родился ребенок. Конечно, я невзлюбила ее пуще прежнего, но близко к сердцу известия не приняла. В сумерках, когда зажгли светильники и подали ужинать, прибыл мой брат и достал из-за пазухи перевязанное послание, написанное на бумаге митинокуни [26]. Письмо было прикреплено к высохшему мисканту.

— Ой, от кого это?! — воскликнула я.

— Посмотри еще раз, — был ответ.

Я развернула послание и просмотрела его при светильнике. Почерк, которым было написано письмо, принадлежал человеку, к которому сердце мое теперь не лежало. А написано было так:

«Что же получилось из твоего „Какой же это жеребенок“?

О, как мне тяжело!»

Самое удивительное: здесь были те несколько слов, что я когда-то в порыве раскаянья послала Канэиэ. «Отчего это?» — подумала я и спросила:

— Не господин ли это из дворца Хорикава?

— Да, это послание Первого министра. Был человек из его свиты. Он было пришел в вашу усадьбу, но там ему сказали: «Не изволит быть». Однако же он оставил послание, заметив: «И все-таки, обязательно передайте».

Больше всего меня удивляла мысль о том, каким образом он услышал мое стихотворение. Я опять стала со всеми советоваться, и мой старый отец, выслушав меня, смущенно заметил:

— Очень неудобно получилось. Надо было ответить сразу, отдав свое письмо тому члену свиты, который принес послание.

Тогда я, хотя и не считала это своей небрежностью, ответила очень, видимо, неучтивым стихотворением: