Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

— Хорошо бы для богини сшить одеяние. И преподнести ей.

— Действительно, попробуем, — решила я и сшила три кукольных платья из плотной ткани. В каждое из этих платьев я вложила по стихотворению, и в каждом — пожелание; богиня, конечно, знает, какое. В одно:

В другое:

В третье:

Когда стало темнеть, мы вернулись домой.

Как только рассвело, утром пятого числа, в Праздник ирисов, пришел мой брат.

— Что это?! Сегодня — день ирисов, а у тебя до сих пор не развешаны цветы! Надо было сделать это еще с ночи.

Все переполошились, стали расстилать ирисы, дамы собрались открывать решетчатые ставни.

— Пока оставьте ставни как есть! — воскликнул брат. — Не спеша расстелем цветы. Посмотрите, все ли хорошо.

Мы, однако, открыли ставни. Ветер дул в обратную сторону и гнал вчерашние облака; приятный запах ирисов быстро заполнил все комнаты. Сидя вдвоем с сыном на циновке, мы отбирали самые разные растения, приговаривая:

— Это будет редкостный целебный шар!

Пока мы возились с цветами, кукушки, ставшие уже привычными в последнее время, целой стаей сели на крышу уборной, и вокруг разнеслось их громкое кукование. Возникло острое чувство, будто эти звуки пронизывают нас. Кто-то вспомнил стихи «Горная кукушка сегодня, в день ириса», — и все стали распевать их. Едва поднялось солнце, принесли письмо от ками: «Если вы поедете смотреть на состязания младших лучников, — я с вами», — было там. «К Вашим услугам!» — ответил сын, и, поскольку посыльный торопил его, сейчас же уехал.

На другой день, тоже рано утром, ками передал письмо (сам он не приехал): «Вчера я не мог говорить с Вами ни о чем, потому что у Вас в это время очаровательно пели. Теперь я прошу Вас уделить мне Ваше время. Горечь от холодности госпожи лишает меня способности мыслить. Так вот, если мне суждено жить, я когда-нибудь познаю брак! Ну ладно, не буду об этом распространяться».

Еще через два дня, и опять утром, он вновь написал моему сыну: «Удобно ли Вам приехать, или лучше мне приехать к Вам?» Сын сразу же выехал к нему, потому что я сказала ему.

— Поезжай скорее, чтобы он не приезжал сюда.

Сын вернулся и, как обычно, заметил:

— Никакого дела у него не было.

Прошло еще два дня, и ками написал сыну всего несколько слов: «Приезжайте. Я должен обязательно с Вами поговорить». Записку принесли опять рано утром. Сын велел передать: «Сейчас выезжаю». Но через непродолжительное время пошел сильный дождь и шел не переставая до самой ночи, так что выехать он не смог.

— Бесчувственный. Напиши хотя бы письмо, — заметила я, и сын написал: «Мне помешал выехать проливной дождь».

Ответ был такой:

Между тем опустился вечер, дождь прекратился, и ками приехал сам. Как всегда, он заговорил прямо, без околичностей. Я сказала гостю:

— Смотрите, не успели Вы загнуть один из трех пальцев, о которых изволили говорить, как месяц закончился.

— Это как получится, — ответил он, — дело ведь не решено окончательно, поэтому может быть, закончив их загибать, я начну считать сначала. Как бы это посреди срока вырвать середину из календаря господина!

Мне показалась эта мысль забавной:

— Диких гусей заставить пораньше вернуться домой! — произнесла я в ответ и искренне рассмеялась.

Потом я вспомнила блестящий вид Канэиэ и сменила тон:

— Если говорить откровенно, дело не только в этом. Есть еще одно причина, по которой мне трудно обратиться к господину.

— Да в чем же дело? Как бы мне хотелось узнать! — Такими словами он столько раз укорял меня, что я решила объяснить ему, как все обстоит на самом деле, но подумав, что передать это будет непросто, взяла последнее письмо Канэиэ, оторвала те места, которые не желала показывать, а остальное протянула, сказав:

— Я чувствую, что нехорошо показывать письмо вам, но хочу лишь, чтобы вы поняли, как мне трудно говорить об этом.

Он вышел с письмом на открытую галерею и долго читал его при неверном свете луны, потом вошел в помещение со словами:

— Написанное совершенно сливается с тоном цветной бумаги и его не различить. Если позволите, я посмотрю его днем.

— Да я сейчас же порву это письмо.

— Немного еще подождите, не рвите, — попросил ками, не показывая вида, что он хотя бы приблизительно рассмотрел, что здесь написано, и добавил:

— Мне говорят, что, поскольку подходит срок дела, с которым я так надоедаю вам, я должен быть осмотрительнее. Не станет ли это навевать на вас уныние?

Время от времени он читал вслух какие-то стихи, но так, чтобы не слышно было, о чем. Наконец, уходя, ками сказал:

— Завтра нужно идти на службу. Помощника о его делах я велю известить. А теперь позвольте откланяться.

Вечером, когда я уже лежа просмотрела у себя на подушке письмо, которое показывала ками, я с удивлением обнаружила, что в нем отсутствовали (кроме того, что оторвала я вчера) и другие куски, и среди них — те места, где на обороте были наброски моего стихотворения «Какой же это жеребенок?!»

Рано утром в адрес моего сына от ками пришло письмо: «Я простудился, и, как уже доводил до Вашего сведения, не смогу навестить Вас. Пожалуйста, приезжайте сюда около часа Лошади». Подумав, что ничего особенного, по обыкновению, не произошло, сын не стал торопиться с отъездом. И тут принесли письмо мне. Оно было написано тщательнее, чем обычно, и в нем были такие трогательные слова: «Насколько возможно скоро я хотел поговорить с Вами, но мне было очень неудобно настаивать на своей просьбе… Вчерашнее письмо действительно читать было трудно. Специально говорить обо мне господину Вам тоже было бы тяжело, но я прошу в разговоре с ним как бы случайно коснуться мимолетной моей сущности, чтобы он хотя бы в мыслях проникся ко мне сочувствием».

Я не увидела в его письме ничего такого, что требовало бы ответа, и не стала отвечать. Но на следующий день мне сделалось жаль автора письма, он показался мне еще таким юным, и я написала ему: «Вчера я не отправила Вам ответ, потому что здесь кое-кто соблюдал религиозное воздержание, а кроме того, уже совсем стемнело, так что вышло это, как говорится, не по моей воле. Я подумала о возможности время от времени касаться в разговорах с господином Вашего дела и решила, что в моем положении такой возможности не представится. Разве я не согласна с припиской, которую сделали Вы от всего сердца?! Относительно цвета бумаги: не думаете ли Вы, что письмо господина было бы трудно читать даже днем?»