Элегии и малые поэмы

55   Видел Меандр, много раз по одним пробегающий землям,

        Воды усталые вспять в воды несущий свои,

        Как ожерелье себе Геркулес повесил на шею,

        Ту, что когда-то согнуть груз небосвода не мог.

        Золотом руки себе сковать без стыда он позволил

60   И в самоцветы убрать твердые мышцы свои.

        Мог ли в этих руках задохнуться хищник немейский,

        Чью на левом плече шкуру убийца носил?

        Космы волос повязал без стыда ты лидийскою митрой,

        Хоть Геркулесу листва тополя больше к лицу. [134]

65   Словно распутница, ты меонийским поясом туго

        Стан себе затянул; это ль бойцу не позор?

        Нет чтоб на помощь призвать о жестоком мысль Диомеде

        И о свирепых конях, вскормленных плотью людской! [135]

        Если б тебя Бусирид [136] в таком уборе увидел,

70   Он пораженье свое счел бы позорным вдвойне.

        С шеи могучей твоей сорвал бы Антей украшенья,

        Чтобы себя не корить, неженке бой проиграв.

        Меж ионийских рабынь, говорят, держал ты корзинку

        И, как они, услыхав окрик хозяйки, дрожал.

75   В гладкой корзинке рукой, во стольких трудах побеждавшей,

        Ты безотказно, Алкид, шарил и шерсть доставал,

        Грубую, толстую нить сучил ты пальцем огромным,

        Мерой за меру сдавал пряжу красавице в дань.

        Ах, покуда вели эту нить неуклюжие пальцы,

80   Сколько тяжелой рукой ты изломал веретен!

        Право, поверишь, что ты ременной плети боялся

        И у хозяйки своей, жалкий, валялся в ногах.

        Гордо рассказывал ей ты о шествиях пышных триумфов

        И о делах, хоть о них было бы лучше молчать:

85   Как огромные два младенцу руку обвили

        Тела змеиных, когда горло он гадам сдавил,

        Как эриманфский кабан в кипарисовых рощах Тегеи,

        Всем своим весом ложась, раны в земле оставлял;

        О головах на фракийском дворце не мог ты не вспомнить

90   И о раскормленных в лоск мясом людским лошадях,

        Или о чуде тройном, хозяине стад иберийских,

        О Герионе, что три тела в одном сочетал.

        Или о Цербере, чье на столько же псов разделялось

        Тело, в чью шерсть вплетены гадов шипящих клубки,

95   Иль о змее, что росла изобильней от ран плодоносных,

        Обогащаясь от всех ей нанесенных потерь,

        Или о том, кому ты между левой рукою и боком

        Горло зажал, [137] чтобы он там и остался висеть,

        Или о конной толпе, быстротой и телом двувидным [138]

100 Гордой, которую ты с гор фессалийских прогнал.

        Мог ты о них говорить, щеголяя в сидонской накидке,

        И не замкнул тебе рта этот позорный убор?

        Нимфа, Ярданова дочь, [139] между тем твой доспех надевала,

        Славной добычей твоей, как и тобой, завладев!

105 Что же, душой возносись, перечисли подвиги снова, —

        Тут уж не ты, а она мужем по праву была:

        Ниже ее настолько же ты, насколько почетней

        Было тебя победить, чем побежденных тобой.

        К ней теперь перешло твоих деяний величье,

110 Сам возлюбленной ты все, чем владел, отказал:

        Шкура мохнатого льва, твоей добыча охоты,

        Мягкие трет — о позор! — жесткою шерстью бока.

        Нет, не со льва, а с тебя, побежденный льва победитель,

        Шкуру содрали — а ты сам не заметил того.

115 Женщина стрелы взяла, от лернейского черные яда,

        В руки, которым тяжел пряденой шерсти моток;

        Палицу силилась взять, укротившую много чудовищ,

        Мужний стараясь доспех в зеркале весь увидать.

        Это лишь слышала я и могла молве не поверить,

120 Боль, поразившая слух, чувств не задела почти.

        Но если в дом у меня на глазах ты наложницу вводишь,

        Тут уж муку мою скрыть невозможно никак.

        И отвернуться нельзя: глаза глядят против воли,

        Как через город идет пленница вслед за тобой,

125 Не распустивши волос (не так бывает у пленных),

        С видом таким, словно ей бед не послала судьба;

        Шествует вольно она, золотым приметна убором.

        Точно таким же, какой ты у фригийцев носил,

        Гордо глядит на народ, как будто Эхалии стены

130 Целы, отец ее жив, а Геркулес побежден.

        Может быть, сбросит она очень скоро наложницы имя

        И, Деяниру прогнав, станет женою твоей,

        Свяжет, безумный Алкид и дочь Эврита Иола,

        Вам бесславный Гимен гнусным союзом тела.

135 Чувства от мысли такой помрачаются, кровь холодеет,

        И на коленях лежат руки, бессильно упав.

        Хоть не одну меня ты любил, но любил безупречно,

        Дважды — стыдись не стыдись — в бой ты вступал за меня.

        Бог Ахелой, на сыром берегу рога подобравши,

140 С плачем безрогий свой лоб в тинистой спрятал воде. [140]

        Несс, полумуж-полуконь, погиб в смертоносном Эвене,

        Где ядовитой вода стала от крови коня.

        Но для чего вспоминать? Пока я пишу, прилетела

        Весть, что, отравлен моей туникой, гибнет Алкид.

145 Как я могла? Куда привели любовь и безумье?

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

        Будут мужа терзать небывалые муки на Эте,

        Ты же останешься жить, столько наделавши зла?

        Что для того, чтоб меня женой Геркулеса признали,

150 Сделала я до сих нор? Смерть подтвердит наш союз!

        Ныне и ты, Мелеагр, меня признаешь сестрою!

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть? Проклят мой род!

        На престоле сидит захваченном Агрий, [141]

        А Инея отца сирая старость гнетет;

155 Брат мой Тидей [142] неведомо где изгнанником бродит,

        Заживо брат мой другой брошен в огонь роковой, [143]

        Мать железным клинком сама себе сердце пронзила,

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

        Пусть не сочтут лишь — молю я правами священными ложа, —

160 Будто коварно на жизнь я покушалась твою.

        Несс, едва лишь стрела пробила жадное сердце,

        «Эта кровь, — мне сказал, — силы любовной полна».

        Ткань я послала тебе, напитав ее Нессовым ядом.

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

165 Все прощайте теперь: и отец, и сестра моя Горга,

        Родина наша, и ты, изгнанный с родины брат,

        Ты, последний мой день, ты, последнее солнце, прощайте!

        Сын мой и муж, — о, когда б мог ты и жить и прощать!

Письмо десятое

АРИАДНА — ТЕСЕЮ

        Я поняла, что добрее тебя и дикие звери;

        Вверь я себя хоть кому, — хуже бы не было мне.

        Эти строки, Тесей, я с тех берегов посылаю,

        Где паруса твой корабль поднял, отплыв без меня,